Литания Демона
Шрифт:
Плотские возбуждения соча, которые плескались внутри ритуальных кубков.
Они алые капли окутывали в шлейфы рубиновых венцов, ублажая дьявольские оплоты,
И черные комнаты, залитые алым светом, становились одержимы смертью,
Той, что, захватывая в силки запретные наслаждения, влекла их к увитым змеями садам:
Обволакивая голодной пастью их пестрые и чудовищные метаморфозы и овладевая экзекуциями,
Разрастались порочные кустарники, воздевая свои розовые, как клешни,
Змеи вились меж угольно-черных вуалей и плетей, кутаясь в благоговейное изящество проклятий,
И на их тонких шеях ошейники из шипов расцветали: окольцованные их железной волей, цветы
Наслаждались сакральным видом насилий, и радостная экзекуция сковывала дрожью лепестки,
Вознесенные к сонмам экзотических и спелых заблуждений, пронизывающих алые комнаты
Психоделически черными терниями, что устилали бархатные альковы, купаясь в их наготе.
Закованный в цепи бутон застыл, прельщенный дрожью черных клубов,
Нося дымчатый нектар в вуалях, обволакивающих заповедный рай кожи:
Черная орхидея струила божественный искус, благоухая на обсидиановой глади диванов,
Что, плененные нектарами чувственности, переливались в свете алых ламп, —
Их гладь, как змеиная кожа, блестела искусом запретных удовольствий,
И они приглашали наслаждения на ложе свое, связывая черными узлами веревок торшеры,
Когда те, дразня аппетиты, бросали на стены красные отблески из-под багровой бахромы,
Которая заставляла арабески рогатых теней изгибаться в развратных позах.
Мания в агонических посягательствах похоти гранатово-красное ложе расправила,
Хлеща кожаными кнутами и вздымая шелк покрывал алых: ее фантомный силуэт
Оплетал глубокие вздохи веревками, вползая в кожуру, как червь, проникший в цветок.
Пылкой мякотью растекался плод, услажденный избытками насилий,
Истекая кровавыми сгустками среди дьявольских кущей, что тянулись к жертве
И с яростью выпивали пряную сукровицу, причмокивая черными корнями.
Они, искушаемые сладостными восторгами мучений, пленяли обманы
Еретиков и любовников, одержимых обсидиановым ужасом фетиша:
Не теперь им ласково гроздья вкушать, когда они, отдавшись идолу,
Приникали к хлыстам и бондажам с мрачным непотребством дьявольских желаний.
Когда черный смерч, пронесшись над бутонами, завораживал
Стегая плеткой лепестки, ворвавшиеся в вакханалии обсидиановых, как могилы, будуаров,
Чванный и жестокий садизм, укрытый черными мехами, расцветал извращенной эйфорией,
Чьи хищнические инстинкты возбуждали потенции алых альковов, раздразненных укусами, —
Они сливались с жалами во мраке оргазма, распустившегося уязвимыми конвульсиями,
Украшали шипастые и латексные ложа своими лоснящимися схватками
И пульсировали красными матками, алея в зыбких обволакиваниях обмана,
Когда он скидывал с себя демонические маски подобно змее, что, сбрасывая кожу,
Облекалась в блестящую чешую, переливы коей отражали блеск обсидиана:
Его блики меняли кружево на траурных вуалях, игривостью прельщая и дразня
Наготу черных плетей, что вырывались из благоухающего садомазохизмом сада,
Вонзенного в кафедральные алтари кельи, вспыхивающей малиновым светом
И связанной веревками, – их упругие узлы искажали зеркальные отражения, подчиняясь власти
Инфернальной потенции доминирования, захлестнутого красным блудом светильников.
Экзотические капканы расцветали, дабы пленить своей отравой мрачные комнаты,
Канувшие в тень развратных фетишей, сверкающих черными доспехами кожи и латекса.
Здесь каждый грешник был напоен уродливой красотой жала,
Ибо наручники, коими были закованы руки его, оплели коварными стеблями
Жестокий идол перчатки, сжимающей кнут хозяйки сада.
Агонии цвели в обсидиановых цепях змеиной чешуи,
Восторженно внимая шороху юбок, путающихся в колючих зарослях,
Когда они гнили среди блудных конвульсий и будуарных стен.
Удары плетей скользили над мучениками, как шелковый купол из бутонов,
Накрывающий райскими удовольствиями узников, приготовившихся к желанным сеансам.
Повеяв угрозой, сад демонически застыл, пульсируя пологом бархатных балдахинов,
И плети, рассекая эфемеры, играя роковым искусом, ласкали флагелляциями храмы,
Чьи языческие ритуалы соблазняли оковы, захватившие в свои силки удовольствия:
Они налитой блудом спелостью искусно привлекали и ос, и мух, ловя их жалящие поцелуи
В свой острозубый железный капкан, замерший подобно хищнику на охоте.
Пунцовыми, как распустившиеся цветы, ранами раскрывалась похоть палача,
Когда он, увязая в плену угроз, объятий и шипов, что погрязали в сукровице фруктов,
Был женщиною с телом монстра и покрытою головою и разил любовника своего