Литературные воспоминания
Шрифт:
Я провел три года за границей, весьма мало получая известий из родины. В
этот промежуток времени свершился весьма важный переворот в психическом
состоянии и в направлении всей деятельности Белинского,—а стало быть, и в его
представлениях о нравственном, как скоро увидим.
XII
Мы покинули Петербург за непривычным для него занятием. Петербург
принялся за чтение иностранных газет: он был взволнован неожиданно
египетским
наша очень мало интересовалась даже и таким событием, как французский
переворот 1830 года, и не справлялась о причинах, его породивших. Теперь было
несколько иначе: по первому слуху о возможности столкновений в Европе
любопытство овладело даже и ленивыми умами. Иностранные газеты и брошюры, насколько их можно было достать-очутились в руках даже и наименее привычных
к такой ноше. Потребность справляться о ходе дел в Европе осталась, однако же, и по миновании грозы. То, что прежде составляло, так сказать, привилегию
139
высших аристократических и правительственных сфер, становилось делом
общим.
Влияние, какое начинает оказывать с 1840 года Европа и ее дела на
тогдашнюю нашу интеллигенцию, заставляет, меня нехотя обратиться к
туристским моим воспоминаниям и сказать несколько слов о том, что русские
находили вообще в современной Европе и преимущественно во Франции,
сменившей Германию в их благорасположении к западным культурам.
Итак, в Западной Европе, куда мы прибыли через четыре дня довольно
бурного плавания,— шли большие приготовления. Германия собиралась на войну
с Францией за принцип законности, нарушенный египетским пашой, который
вздумал переменить вассальные свои отношения к Порте на протекторат
Франции, поддерживавшей его в этом намерении. Англия, весьма мало
интересовавшаяся принципами законности, когда они призывались европейскими
кабинетами, поднялась первая за святость их, когда дело пошло о Турции.
Правительства континента страшно обрадовались этой поддержке Англии: она
давала им возможность обнаружить, без всякого риска, сдерживаемую дотоле
ненависть к революционной, беспринципной Франции; народы их, еще лишенные
представительства, собирались биться с врагом за свою честь, страдающую от
самохвальства парижских журналистов, от бравад республиканцев и левой
стороны французской палаты депутатов. Катавасия эта начинала сильно
разгораться, когда мы высадились на берег в Травемюнде [146]. На одной
станции, по дороге из Любека в Гамбург, М. Катков показал мне, покуда нам
готовили завтрак, листок немецкой газеты, где сообщалась новинка, знаменитая
патриотическая песенка Беккера: «Sie sollen ihn (Рейна) nicht haben» (Он (Рейн)
должен стать ихним (нем.), облетевшая потом всю Германию из конца в конец.
Воинственное движение по поводу дикого, свирепого и, несмотря на
лукавство свое, пошловатого египетского эксплуататора, к счастию, длилось
недолго, что избавило Европу от удовольствия видеть за французскими
«contingents» (войсками (франц.) фригийские шапки, а за немецкими
«ландштурмами» (военнообязанными (нем.) — и наших интендантских
чиновников. Луи-Филипп утомился каждодневно слушать «Марсельезу» под
окнами Тюльери и получать ежеминутно известия о военно-революционном
настроении умов; а благоразумная Англия, заручившись трактатом почти со всей
Европой, который гарантировал права Турции, оставила его открытым на случай
присоединения к нему Франции, когда пожелает [147]. Все было спасено таким
образом, и Нептуны с берегов Сены и Темзы могли без стыда вернуть назад
выпущенную ими бурю и отойти на покой.
Когда все приутихло в северо-германском мире, оказалось, что Франция не
только не потеряла у него кредита, но чуть ли он еще и не вырос. По крайней мере
так можно было думать в Берлине по соединенным усилиям полиции, церкви, науки, театра и даже балета — отклонить возбужденное внимание публики от
Парижа и дел его. Целые ведомства и корпорации в Берлине, казалось, только и
думали о том, чтоб бороться с Парижем, мешать его влиянию, предохранять
людей от его соблазнов как в мире идей, так и в житейском мире, изобретая на
замену их свои собственные соблазны, не столь решительного и яркого характера.
140
Не говоря уже о попытках придать бедному тогда городу на реке Шпрее
фальшивое подобие большой резиденции и важного политического центра,—
вплоть до 1848 года там сочинялись проповеди, выходили ученые трактаты, создавались философия и искусство для борьбы с французским нечестием и для
пристыжения его. Один вопрос проводился в бесчисленных видах и слышался, можно сказать, повсюду: допустит ли солидный немецкий ум, немецкая верность
историческим преданиям, привязанность немцев к своему очагу и домашним
порядкам, наконец немецкая потребность добираться до ядра каждой мысли —
допустят ли они восторжествовать над собой легкомыслию и нечестию одного
романского племени, растерявшего коренные основы человеческого и
гражданского существования. Вопрос этот открыто ставился представителями
власти, министрами. ораторами, с церковных кафедр, многими профессорами, журналистами, литераторами и художниками. Присмирелая, осторожная Франция