Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

вел Боткин с Белинским в то время, оказалось, что друг критика еще очень

боялся, чтобы на новой почве и отделенный от своего естественного, московского

круга критик не выпустил ид вида великие начала философского понимания

предметов литературы и нравственности!

Разбор гоголевского «Ревизора», написанный Белинским тогда же,

послужил ответом на эти напрасные опасения. Так как статья эта составляет

вместе с тем и биографическую черту из жизни критика, то я и остановлюсь на

ней [132].

Может

быть, нигде в сильнейшей степени не сказались все самые видные

качества эстетической критики Белинского, о которой говорили, как именно в

этом разборе «Ревизора», которого Белинский противопоставлял «Горю от ума».

Здесь каждое движение души у Хлестакова, городничего, его жены, дочери, да и

вообще у действующих лиц комедии выслежено с неутомимостию мыслителя-

психолога, разрешающего трудную задачу, которая ему предложена; каждый

намек на их характеры, часто заключающийся в одном слове или беглой черте, уловлен со вдохновением, можно сказать, равносильным художническому. Весь

ход творческой мысли автора разобран до мельчайшей подробности, и читателю

статьи невольно кажется, что он присутствует в какой-то критической

131

лаборатории, где разлагаются перед его глазами все замыслы, приемы и

дальновидные расчеты художнического производства. Тайн чужой работы для

Белинского как бы не существует. Между прочим здесь находилось множество

мыслей, которые потом, к удивлению, были усвоены самим Гоголем и

встречаются в его собственной защите своей комедии, как, например, мысль, что

грубая ошибка городничего, принявшего мальчишку Хлестакова за ревизора, есть

действие встревоженной совести. «Не грозная действительность, а призрак, фантом или, лучше сказать, тень от страха виновной совести должна была

наказать человека призраков (городничего)»,— говорил Белинский в одном месте.

Даже знаменитое положение Гоголя, что честное существо в «Ревизоре» есть

смех, даже и оно сказано было Белинским прежде. Упомянув, что основа трагедии

всегда зиждется на борьбе, возбуждающей сострадание и заставляющей гордиться

достоинством человеческой природы, Белинский продолжает: «Так и основа

комедии — на комической борьбе, возбуждающей смех; однако же в этом смехе

не одна веселость, но и мщение за униженное человеческое достоинство, и, таким

образом другим путем, нежели в трагедии, но опять-таки открывается торжество

нравственного закона»; и много еще подобных мест заключалось в статье [133]. Я

не вывожу из этого сближения никаких заключений, хотя и позволительно

думать, что Гоголь читал статью Белинского по крайней мере весьма

внимательно. Что же касается до «Горя от ума», то Белинский считал комедию

изумительной картиной нравов

и гениальной сатирой, но не находил в ней

художнически построенного создания и, восхищаясь ею, сожалел, что не может

приложить к ней тех способов философско-эстетического анализа, которые

употреблял для разбора «Ревизора». Он был еще связан теоретическими

запрещениями и ограничениями; и немного позднее, в эпоху обращения к

политическим и общественным вопросам, о которой пророчил В. П. Боткин, Белинский сам считал этот приговор далеко не исчерпывающим всего значения

комедии Грибоедова [134].

Между прочим, в это же самое время Белинский покончил все расчеты и

связи с человеком, которого он ценил еще недавно очень высоко и которого

глубоко уважал и любил,— с Н. А. Полевым. Под гнетом тяжелых обстоятельств

жизни Н. А. Полевой, сделавшийся издателем «Сына отечества», перешел на

сторону врагов философского движения в России и самого развития независимой, критической журнальной деятельности, эру которой, между прочим, он сам же и

открыл у нас. Отзываясь теперь презрительно и насмешливо о молодых попытках

отыскать какие-то особенные начала для жизни и мысли без справки с опытом и

условиями времени, Полевой думал сделаться необходимым человеком в том

кругу людей и понятий, к которым пристроился после падения «Московского

телеграфа». Но расчет его и тут не удался. Он был им подозрителен и тогда, когда

защищал их. Всего этого было, однако же, довольно, чтобы потушить у

Белинского те искры привязанности, которые он постоянно питал в душе к

прежнему бойкому публицисту и недавнему романтическому сказочнику. Он это

и высказал откровенно в разборе «Очерков русской литературы» Н. А. Полевого, разборе, который может стать рядом с прежним его разбором деятельности С. П.

Шевырева по яркости красок и убедительности доводов: оба эти разбора

132

заслоняли людей нового поколения от влияния авторитетов и репутаций, переставших отвечать потребностям времени, и оба порешили участь двух

значительных имен в литературе [135].

Когда я вернулся после трехмесячной летней отлучки моей снова в

Петербург, я нашел в Белинском большую перемену. Белинский уже вышел из

психического кризиса, в котором я его оставил. Упреки, которые он делал себе в

глубине души и уединенно за свое недавнее увлечение, высказывал он теперь

торжественно, явно, во всеуслышание. Тон и склад его разговоров проникнут был

самообличением самым ярким и беспощадным. Он уже пережил и позабыл боль

скорбных признаний и делал их теперь публично. Получая укоры со всех сторон, Белинский уже свободно разбирал их, оправдывал и пополнял. Станкевич писал