Логово горностаев. Принудительное поселение

Руссо Энцо

— Бауэр!

— Чао, Андреино. О, да тут у вас пахнет порохом. Стоит одному сунуть руку в карман за носовым платком, как все готовы броситься на пол.

— Давай выйдем, еще немного — и я освобожусь на все утро, — сказал Балестрини и потащил Бауэра в коридор.

Бауэр наконец-то смог вынуть трубку и закурить.

— Когда ты приехал?

— Утром и как раз успел на твою речь. Прослушав ее, торжественно заявляю, что счастлив быть твоим другом, а не врагом, — с самым серьезным видом произнес он, и лишь тень улыбки мелькнула на его лице. — Долго еще будете заседать? — спросил он.

— Подожди меня здесь минутку…

— Долго не

задерживайся, — попросил Бауэр, не питая, впрочем, на этот счет особых иллюзий. Однако у Андреа сохранилась чисто ломбардская скрупулезная точность, подумал он, когда Балестрини вскоре вернулся в своей развевающейся короткой мантии.

— Кончили?

— Суд удалился на совещание. Ты, конечно, приехал узнать приговор?

— Да, наша римская редакция работает слишком мало и вяло, и ей нужна поддержка. К примеру, свежие впечатления человека, не связанного с судебными кругами.

— Да-да, понимаю.

— Каков, по-твоему, будет приговор?

— Ему дадут тот срок, которого я требовал. Максимальный.

— Я тоже боюсь, что так и будет.

— Боишься? Почему?

Бауэр молча взглянул на него и неторопливо закрыл коробочку с табаком. Ему показалось, что Андреа ничего вокруг себя не замечает. Ни лица Буонафортуны, столь непохожего на искаженные ненавистью лица автономистов [48] , месяц назад бесчинствовавших на улицах Милана, ни того, что улики против Буонафортуны хотя и серьезны, но не бесспорны, ведь неопровержимых доказательств, будто найденные в комнате Буонафортуны «грязные» деньги принадлежат ему, нет — скорее всего, они были подброшены. Не замечает он и атмосферы суда Линча, царящей в городе, особенно в судебном городке, который охраняют так, точно это склад боеприпасов.

48

Движение ультралевых, нередко прибегавших к террористическим актам.

— Выйдем? — предложил Бауэр.

— Да, но чуть позже. Мне надо кое-что захватить из кабинета. Зайдешь со мной?

— Хорошо, а потом пообедаем вместе, согласен?

Бауэр никогда раньше не бывал в служебном кабинете своего друга. Он представлял его себе полутемным и, конечно же, аккуратным, как сам хозяин. Между тем комнату заливали лучи солнца, и повсюду в ужасающем беспорядке валялись бумаги.

— Э, да тебе надо обратиться в бюро бытовых услуг! — воскликнул он, показывая на единственный свободный от папок стул.

Балестрини пожал плечами, с досадой скинул мантию и сел за письменный стол.

— Наводить порядок, увы, разрешается только мне, а у меня нет охоты этим заниматься.

— Знаешь, тут веет запустением и…

— Это правосудие рушится под тяжестью собственных ошибок, — пошутил Балестрини, не глядя на друга, и Бауэр уловил в его голосе фальшивую ноту. Вообще разговор следовало бы начать лишь после долгого молчания, так, словно сама эта мысль пришла ему, Бауэру, на ум невзначай. Но он боялся, что Андреа воспользуется паузой и станет расспрашивать о сплетнях в издательских и журналистских кругах и о его любовных связях.

— Как дела, старина? Хоть ты и чисто выбрит, вид у тебя измученный. Обвинительная речь утомила?

— Просто добила.

— Знаешь, никогда бы не подумал, что ты можешь быть таким жестоким, желчным и язвительным. Твоя ирония была разящей, точно рапира фехтовальщика. Тобой владела пламенная

ярость, как сказал бы Гофман.

— Чудесный образ!

— Правда ведь? Человек чувствует себя куда значительнее, когда о нем говорят словами классиков. Как поживает Рената? Джованнелла?

— Рената ушла и забрала девочку.

Бауэр пристально взглянул на него, сумев скрыть свое изумление. И увидел, что Андреа жаждет выговориться, услышать совет, и смутно почувствовал, как сильно друг в этом нуждается.

— Значит, она тебя бросила? — осторожно спросил Бауэр. И подумал, что взял, пожалуй, неверный тон. Этого девяностокилограммового простофилю нельзя жалеть или пытаться понять. Его надо ласково хлестать, поджаривать на раскаленных углях дружеского сарказма. Но сделать это он был сейчас не в состоянии. Он молча выслушал короткий, поразительный рассказ Андреа. Вот тебе и простушка Рената!

— Что ты на меня уставился?

— Кстати, мне пришли на ум слова Белы Хааса, так удивившие нас тогда в университете. Не собираюсь тебя, Андреа, утешать, но помнишь: «У меня нет ни жены, ни детей, ни настоящего друга… не потому ли жизнь приносит мне одни радости?»

— Да, помню.

— Что теперь будешь делать?

— Не знаю, — коротко ответил Балестрини, и у Бауэра снова появилось неприятное ощущение, будто друг избегает его взгляда. Добрый силач по своему характеру был не способен на истерику. Он переживал тихо, без вспышек ярости. И рубашка на нем безукоризненно чистая, отметил Бауэр. Сколько еще таких рубашек вытащит он из комода, прежде чем ему придется пойти в прачечную, нанять приходящую служанку, обедать в ближней траттории?

— И девочку? Этот тип захотел забрать и девочку? — спросил Бауэр и невольно пожалел о грубости своего вопроса. Но исправить оплошность не успел. Балестрини, похоже утративший спокойствие старой, умудренной опытом черепахи, ответил неподдельно просто:

— Но ведь это его дочь.

— Я бы сказал — твоя дочь, — возразил Бауэр и снова пожалел о вырвавшихся у него словах. Но на этот раз Балестрини промолчал. Бауэр воспользовался этим, чтобы переменить тему разговора:

— Скажи, меры предосторожности хотя бы приняты? Ну… охраняет ли тебя полицейская «газель» или же тебе позволяют ездить в обычном автобусе?

— Да, об охране позаботилась судебная полиция. Но ты-то откуда узнал?

— Андреа, — негромко, с мягкой улыбкой сказал Бауэр. — Эх, Андреа…

— А что?

— Ты отдаешь себе отчет?.. Знаешь хоть, почему меня сюда послали? Понимаешь ли, что произойдет в Риме, если будет вынесен суровый приговор?

— Не смеши меня, Бауэр. Вы все вбили себе в голову, будто человек, если он выполнил свой долг и помог осудить одного из преступников, уже…

— Подожди, подожди. Не считай меня полным болваном. Волнения начнутся вовсе не из-за Буонафортуны. Этот мальчишка послужит лишь поводом. Любой человек может стать поводом для всех тех, кто сражается по разные стороны баррикад. Думаешь, до сих пор судей и прокуроров убивали только потому, что они вели какое-то следствие или вынесли обвиняемому суровый приговор? Я знаю судей, которые не любят своего дела либо умышленно выполняют его плохо. А есть здесь, Андреа, и такие, и тебе понятно, о ком я говорю, кто охотно прислушивается к якобы убедительным доводам всяких темных личностей… И я знаю таких жрецов правосудия, которые выполняют тайные приказы даже и не судебных властей. А ведь по закону они и этим властям неподвластны, совершенно независимы.