Лотос, рожденный в грязи
Шрифт:
– А я тебе скажу. Тинка беспокоится. Как правило, секты захватывают кого-то одного, а он потом начинает втягивать свое окружение – понемногу, потихоньку. Ты же брошюру взяла? Взяла. А все почему, знаешь? У нас ведь в менталитете заложено – говорить «нет» это неприлично, неудобно, можно обидеть. Потому проще взять, прочитать, сходить, послушать, посмотреть. Раз, другой – и понеслось. Или вот еще вариант – многие ведь считают, что у них-то интеллект выше среднего, их-то не обведешь, не обманешь. А это не так, и те, кто вовлекает в секту, как правило, разбираются в психологии гораздо лучше, потому им не стоит большого труда и этого, что «выше среднего», быстренько окрутить – у каждого ведь есть
Добрыня умолк, а Снежана почему-то подумала, что он говорил сейчас о ней – ей ведь тоже сегодня пару раз приходила в голову эта мысль: «Ну, меня-то вы фиг заманите, я на таких, как вы, собаку съела, что я – дурочка, чтобы верить в ваши бредни?» А выходило, что да, дурочка – уже потому, что позволяла себе так думать.
– И ведь, Снежка, есть еще один тип людей, – продолжил Кущин. – Мы неправильно представляем себе зло, ты об этом никогда не думала? – Снежана удивилась, но отрицательно покачала головой. – Вот! И большинство людей представляет себе зло как какого-то черта с рогами, с дымом из ноздрей, потому и идут на собрания, чтобы убедиться – там пахнет серой, кругом адское пламя и эти самые пресловутые скачущие черти. А зло – оно тихое, вежливое. Оно улыбается тебе лицом твоей одноклассницы, оно обнимает тебя за плечи руками твоего парня, понимаешь? Внушает тебе умные и правильные вещи, обернувшись любимой бабушкой, или говорит о понимании и любви, глядя на тебя глазами твоей матери. Вот так это устроено. И ты не можешь усомниться, потому что это же твои близкие люди, твои любимые люди, они же не могут тащить тебя в бездну или толкать к обрыву. На этом все построено. Зло – оно всегда красивое и в маске.
– Но ведь критическое мышление должно быть! – возразила Снежана, и Добрыня посмотрел на нее едва ли не с жалостью:
– Ну и какого фига я тут распинался полчаса? Ты все равно не понимаешь ничего, у тебя свое видение. И если ты включишь имеющееся у тебя так называемое критическое мышление, то поймешь, что я прав. Я прав уже потому, что прошел в этой работе чуть побольше твоего, чуть побольше людей видел, историй их слышал и наблюдал. А ты думаешь, что уже всему научилась. Нет, Калинкина, так дело не пойдет. Если ты не перестанешь считать себя умнее остальных, нам придется расстаться.
Он сказал это так спокойно, словно они с Тиной уже приняли решение и теперь Владимир просто его озвучивает.
Снежане захотелось плакать. Ей нравилась эта работа, она хотела и дальше заниматься розыском, но, видимо, для этого придется что-то поменять в себе – иначе не получится. И Кущин сейчас говорит эти слова не для того, чтобы ее как-то унизить или доказать, как мало она умеет в сравнении с ними. Нет. Он хочет направить ее, помочь понять, где и как она ошиблась, чтобы в будущем эти ошибки не поставили под угрозу ее собственную жизнь. И у нее нет права обижаться на него.
– Да поняла я все, – опустив голову, сказала она. – И Тину тоже поняла… Скажи, – она взглянула в лицо Добрыни, пытаясь определить, отошел ли он уже и можно ли перевести разговор в другое русло. – Тина про нервное отделение сказала…
– Это правда. Она у виссарионовцев была, за год до того, как их все-таки накрыли и арестовали всю верхушку. Тинка там парня искала, он за девушкой туда уехал и еще друзей троих уволок. И был готов уже уйти, но не мог этих троих бросить, чувствовал свою вину за то, что затащил. В общем, там сложная была история… Но в конечном итоге парень вышел и друзья его, а девушка осталась. И Тинка себя считала виноватой в том, что не смогла до нее достучаться. Вернулась и заболела, пришлось в срочном порядке ее в больницу класть – препараты, психоразгрузка, то-се… Три месяца лежала. И помог ей,
Вовчик посмотрел на сложенные перед собой на столе руки, перевел взгляд на Снежану – та сидела, приоткрыв рот и хлопала ресницами.
– Вов… я ж не знала…
– Да при чем тут… она просто хочет, чтобы ты была в порядке, потому что именно в нашем деле очень легко заиграться и перешагнуть ту грань, из-за которой можно уже и не выбраться. Про отца она, кстати, тоже не просто так напомнила. У тебя ведь, кажется, никого нет больше? Ну, вот ты, получается, отца подвергаешь опасности, если вдруг втянешься куда-то.
– Ты моего папу не знаешь.
– Я зато знаю, как работает вербовка и промывка мозгов. И отец на одной только своей любви может забыть об опасности и рвануть следом. Или еще чего похуже. Иной раз ведь родственники как рассуждают – найти, вырвать, дома к кровати привязать и не пускать, а там перебесится. Но так это не работает, потому что это второе, что внушают после мантры «мы – не секта». Родственников выставляют тиранами, жестокими садистами, которые будут всеми силами мешать, вплоть до физического насилия.
– Но ведь у американцев существует такая методика? – робко возразила Снежана. – Когда с жертвами работают детективы, выводят их из сект и долгое время удерживают, не давая уйти. Воздействуют физически.
– А ты цифры видела? – спросил Вовчик. – Результат там почти нулевой, потому что без серьезной работы с психикой нет никакой гарантии того, что жертва не побежит обратно, едва ее отвяжут. Мы не в Америке, Снежка, мы иначе работаем. И ты давай-ка, заканчивай самодеятельность, в последний раз предупреждаю. Брошюру давай, – он протянул руку и, заметив, что она колеблется, чуть повысил голос: – Сказал – давай сюда!
Снежана выложила из рюкзака брошюру и, подтолкнув Добрыне, спросила с обидой:
– Не доверяешь?
– Не особенно, – кивнул он, сворачивая брошюру и убирая в карман. – И, согласись, ты дала неплохой повод для этого. С сегодняшнего дня к Сомовой не приближайся, я не шучу. Отправляйся обратно догуливать отпуск, у тебя еще неделя осталась. И не спорь! – Кущин поднял руку, призывая Снежану смириться. – Дело почти закончено, мы вчера нашли все, что хотели, остались технические моменты. Вернемся – расскажу в красках. А сейчас – все, домой.
Тина, едва сдерживаясь от распиравшей ее злости, бежала к метро по подземному переходу.
«Какая же бестолковая девка! Мне казалось, я все объяснила, все рассказала! В нашем деле инициатива бывает не наказуема, а смертельно опасна!»
Внезапно Тина встала как вкопанная, в первый момент даже не поняв, почему сделала это. На нее тут же налетел кто-то сзади, выругался и обогнул, продолжая путь, а она так и стояла, пока не догадалась, что именно остановило ее.
Метрах в пяти впереди возле сидящего на картонке мужика бичеватого вида стояла женщина в модном пальто и шляпке и, наклонившись, что-то говорила. Открыв сумку, женщина достала купюру и какую-то бумажку, отдала это все мужику и пошла дальше, а Тина, чуть ускорив шаг, двинулась за ней.