Ловец тени

Тарасов Валентин

Согнувшись едва ли не пополам, Чеслав вошел в хи­жину Сокола. Но и здесь распрямиться ему полностью не удалось: уж слишком низенькой была хатка у старо­го мужа. Сам хозяин, очевидно, дремал на лежаке в тем­ном углу, на что указывало густое сопение, но заслышав, что в жилище кто-то вошел, сразу пробудился.

— Это кто здесь шастает непрошеный, леший тебя за­кусай? — грозно рыкнул старик из полумрака.

— Чур меня! Чур! Это я, Чеслав.

Юноша вышел в просвет, что шел от узкой оконницы, чтобы хозяин смог увидеть его.

— А-а, Чеславка... — распознав гостя, более миролю­биво заворчал Сокол. — Я уж думал, ты совсем забыл ста­рика, что уму-разуму тебя учил... В городище,

сказывала дочка, объявился, а ко мне так и глаз не показал. Дак ко­нечно, кому теперь хворый нужен? Брось-ка щеп в очаг — хоть разгляжу тебя, непутя, толком.

Чеслав поспешил выполнить просьбу наставника. Сла­бо тлеющие в очаге угли, получив щедрую поживу, резво вспыхнули ярким огнем, отвоевав у сумрака значитель­ное пространство, чтобы присутствующие в хижине му­жи смогли увидеть друг друга.

Наверное, если бы кто незнающий вошел вместо Че­слава в хижину и узрел ее хозяина, то от увиденного мог и вздрогнуть. Из полумрака на него глядело лицо, силь­но изуродованное на охоте зверем. Глубокая рана, пересе­кавшая лоб, глаз и щеку, придавала и без того суровому обличью старого охотника свирепый вид. А растрепан­ные усы, борода да густая косматая шевелюра довершали этот устрашающий образ.

— Зря серчаешь на меня, Сокол. Ведь как только мы с Кудряшом в городище воротились, на нас такие горькие вести да напасти посыпались, что только успевай увора­чиваться. Сам, небось, знаешь, что в селении да в округе творится неладное. Смерти странные гуляют да праздну­ют вольно. А мне в тех смертях разобраться хочется... Так что не серчай на мой такой нескорый приход, Сокол. Вот принес тебе гостинец ушастый с охоты.

Чеслав поднес ближе к огню убитого зайца и положил его у очага.

Сокол посмотрел на подарок, отвел глаза и уставился в темный потолок:

— Э-хе-хе, леший всех задери! — тяжко вздохнул ста­рик. — Когда-то сам лучшим охотником в округе был, не чета многим, а теперь с чужой подачи живу!

Но, несмотря на недовольное ворчание, в душе старо­го наставника потеплело от того, что один из его лучших учеников проявил такую заботу.

— Ты, Сокол, и теперь справный охотник. А то, что хворь после стрелы тебя одолела, так неужто ты ее, со­пливую, не поборешь? — подзадорил старого охотника Чеслав.

— Леший ее... А уж и не знаю, кто кого — или я ее, или она, зараза, меня! Давеча вон до ворот городищенских дошкандыбал, а дальше зась. Силушки былой нет...

— Да то пока. Мара сказала, по лесу еще побегаешь... А Мара редко ошибается.

Чеславу было чудно, что он поучает наставника терпе­нию, как сам Сокол когда-то учил его, мальца. Да, нелег­ко дается деятельному от природы Соколу вынужденное бездействие.

От порога послышался шум быстрых ног, и в хатку вбе­жала Руда —единственное дитя Сокола. Вбежала и засты­ла у входа, увидев в жилище гостя.

— Где пропадала? — строго спросил Сокол дочку.

— Отчего ж пропадала? Всего за крапивой и выбежа­ла, — показала она отцу большой пучок крапивы, завер­нутый в лист лопуха. — Да по дороге девок повстречала, что с речки шли. Словом перекинулись...

— Гляди у меня! Узнаю, что с парнями лясы точишь да глазами стрелы в них пускаешь, лозиной отхожу! Не гля­ди, что хворый!

Руда решила не спорить с суровым отцом, да еще и при госте, лишь тяжко вздохнула. И было отчего. Девушка была очень схожа обличьем на отца и оттого красотой совсем не отличалась. Потому и парни на нее не засма­тривались, и на гульбищах не привечали, как ее подруг-однолеток. А при таком грозном родителе Руда могла остаться на всю жизнь в девках.

— Вот, Чеслав зайца нам принес, возьми да обдери, — уже совсем миролюбиво распорядился Сокол.

— Спасибо

тебе, Чеслав, — боясь поднять на парня взгляд, чтобы ненароком не рассердить отца, тихо сказа­ла Руда и, покорно взяв ушастого, вышла за порог.

Пристроившись недалеко у входа в хижину, девушка принялась обдирать зайца, умело орудуя ножом. Отсюда она хорошо слышала, как мужчины возобновили пре­рванный ее приходом разговор.

— А ведь у меня к тебе, Сокол, дело важное есть. Вот просить тебя пришел, — неспешно и с расстановкой пе­решел Чеслав к цели своего прихода.

— Меня? Какое такое дело важное? — заворочавшись на постели, оживился старик.

— Общине послужить.

Было слышно, как старик крякнул не то от боли, нелов­ко повернувшись на лежаке, не то от удовольствия быть полезным и от того, что в нем нуждаются.

Чеслав же принялся пояснять:

— Мы с Кудряшом в дорогу к соседям нашим собира­емся, разузнать хотим про пришлых чужаков, что гости­ли у нас, поподробнее. А тебя хочу попросить, пока мы в отлучке будем, чтобы ты, как только окрепнешь и силы в себе почувствуешь, походил по лесу, поглядел опытным глазом, а вдруг что странное в око бросится или кто...

Руда даже рассердилась на Чеслава за то, что он про­сит ее отца снова в лес отправиться. Ей гораздо спокой­нее было, когда Сокол в городище возле нее находился, несмотря на его частое ворчание и суровость в отноше­нии ее. Ведь один он у нее кровный остался. Да и годы уже у старика не те, чтобы лесом рыскать. А после того, как ранили отца и он едва выжил, думала, не станет больше в лесную глушь рваться. Да, видать, ошиблась.

Руда уже хотела было вбежать в дом и вмешаться, да испугалась гнева родительского. Знала, что не следует женщине в дела мужские соваться.

Чеслав между тем продолжал:

— Кому, как не тебе, знающему лес лучше, чем свою из­бу, странность в нем какую приметить? А еще хотелось бы, чтобы ты...

Тут Чеслав притишил голос, и Руда, как ни старалась, но не смогла разобрать, о чем еще шептались мужчины.

Часть вторая

ПО СЛЕДУ

Растревоженный паук — верный служка духа и хозяина жилища Домового, удивленно взирал с жерди из-под кры­ши на непривычную для столь раннего часа суету, зате­янную в доме по непонятному для него поводу. Огонь, что обычно в эту глухую пору еще едва теплился в очаге, слов­но набираясь сил к утреннему прыжку, сейчас полыхал во всю силу, накормленный домовитой Болеславой сухи­ми поленьями до отвала. Сама она, казалось, поглощенная хлопотами, то ловко сновала у очага, помешивая длинной деревянной ложкой варево в котле, то в который уже раз вытирала рушником стол, а после и миски, то складывала еще какую-то мелочь в стоявшие у двери на лавке сумы. Но если бы кто повнимательнее присмотрелся к ее суете, то за­метил бы, как время от времени женщина нет-нет да и за­мрет на месте, украдкой глядя на сидящих за столом пар­ней, тихо вздохнет и продолжит свое кружение по избе. И из тех брошенных украдкой взглядов станет понятно, что она так активно хлопочет, находя себе все новые и но­вые дела и специально забивая голову мыслями о хозяй­стве, лишь для того, чтобы не выказать своей тревоги, а то и горя, которое готово было выплеснуться слезами. И по­вод для того был основательный. Ведь опять ее ненаглядный выкормыш Чеслав с другом Кудряшом собрались в до­рогу, к тому же пугающе дальнюю и по ее, Болеславиному, разумению жуть какую опасную.