Луна 84
Шрифт:
— О чем думаешь? — спрашивает Стоун.
— Ни о чем, — запоздало отвечает Хадир.
— Ты уже полчаса так сидишь. Сам говорил про важность обеденного сна.
— Не могу уснуть. Просто мысли. «Размышляю в пустоту» — так говорил мой дед. Ну, если дословно перевести на английский. Или «думаю в бесконечность». Да, так лучше. — Хадир вяло улыбается.
— Не забивай голову лишним. Думай о своей цели. Вроде бы ты остановился на шахматах, — подбадривает триста третий.
— Ага. Чертовы шахматы. Я в них был очень хорош. Знаешь, когда выиграл школьный турнир, отец решил сделать мне подарок. Он отвел меня в магазин с игрушками. Там было все: мячи, велосипеды, приставки, квадрокоптеры. В отделе с настольными играми были и шахматы. Много разных видов. Из дерева — черного,
— Нет.
— Ты отдаешь им голосовые команды — и они сами передвигаются. Бесполезно, но круто, особенно для ребенка.
— И какие ты попросил? — уточняет Стоун, удивившись своей реакции. Эта история кажется ему трогательной и возвращает в воспоминания о его собственном детстве и взаимоотношениях с отцом. Но нужно помнить о плане: уметь слушать и, если появляется возможность, давать кажущиеся дельными советы.
— Самые, чтоб их, дорогие! — усмехается Хадир. — Со встроенным искусственным интеллектом. У меня было не особенно много друзей. Наверное, будет правильно назвать меня…
— Ботаном, — заканчивает его мысль Стоун и радуется успеху. Эта мелкая деталь наверняка сблизит их. — Я сам был таким. В этом мы похожи.
— Да, друг. Похожи. У ИИ был голос, настраиваемая сложность, пол, и она даже могла шутить.
— Она? — косится Стоун.
— Ага. Настроил себе виртуальную подружку, — усмехается Хадир. Его смуглые щеки мгновенно покрываются румянцем. — Дорогая штука была, но отец купил, даже не задумываясь… Я вспомнил о том дне, когда смотрел на полки с десятками разных видов шахмат, а теперь мечтаю получить самые простые. На них нужно немало спейсов.
— У тебя ведь есть успехи? — подбирается Стоун.
— Да. Что-то начинает получаться, — вяло отвечает Хадир. — Хоть разговор могу поддержать — уже хорошо.
— Ну вот, хоть что-то. У меня совсем ничего. — Стоун разводит руками. — Так не пойдет. Тебе надо взбодриться, а то превращаешься в Гарри!
— Пошел ты, — отмахивается Гарри, лежа на своей койке. Он проводит на ней девяносто пять процентов времени.
— Вот видишь? Скоро станешь таким же ворчуном.
Хадир в ответ усмехается и больше ничего не говорит. Стоун не находит способов продолжить разговор. Но пока в воздухе витает атмосфера дружбы, поддержки и доверия, нужно это использовать. Стоун заходит издалека:
— А как ты жил до попадания сюда?
— Ну… — задумывается Хадир. — Получил в США диплом экономиста и решил вернуться домой, в Турцию. Проработал два года в одной конторке, занимавшейся интернет-проектами. Мы пытались продать системе образования пару приложений. Случился прорыв: за полгода мы стали одними из лучших в стране — и на меня обратило внимание министерство науки. Я продолжил заниматься своим делом, но на национальном уровне. Понимаешь, мне было всего двадцать два! Мне даже однажды пожал руку президент! Однажды… Это было всего год назад, а кажется, будто лет десять уже прошло. — Неожиданно его настроение меняется: вероятно, он осознает изменения в своем положении за такой короткий промежуток времени. — Потом мне предложили сделку. Кое-что теневое нужно было прогнать через государственный бюджет. Общая стоимость — четыре сотни миллионов, если считать в долларах, а я сам мог получить три процента. — Он замолкает и, подумав, продолжает: — Двенадцать миллионов долларов. Ты знаешь, что это значит? Это значит, что всё — ты пробился, жизнь удалась, ты заработал столько, чтобы никогда больше не работать. По крайней мере — в Турции. Я мог купить родителям новый дом, завести семью… Я так много намечтал себе.
— А что с делом?
— Схема казалась надежной, и покрывал нас высокопоставленный чиновник. Он вообще много чего такого через себя пропускал: при мне коллеги из других отделов несколько раз проворачивали большие сделки. Этот чиновник плавно начал лезть в политику: говорили, что он метит в мэры Стамбула. Как я понял, это была его ошибка. Его взяли первым, а дальше — вниз, как пирамида. Четырнадцать человек оказались замешанными в этом деле. Даже я знал только о
Стоун размышляет над словами Хадира. Ему жаль соседа: жизнь поступила с ним гораздо более несправедливо, чем со Стоуном. Но это не отменяет того факта, что они соперники. Вряд ли клуб предложит членство сразу двум новичкам без репутации и опыта.
План был простым, его предложили и Хадир, и Оскар: слушать и изучать, по возможности заводить знакомства и случайные разговоры в надежде на то, что собеседник посчитает тебя неплохим парнем — а это уже что-то. Нужно было искать свой трамплин в клуб, своего человека среди тех, у кого были билеты. Так сделали его друзья, а Стоун выбрал своим трамплином Хадира. Не специально — просто так получилось. Это жизнь. Просто так получилось, что именно Хадир из тринадцати осужденных оказался тут, просто так получилось, что Стоун сунул нос в чужие дела и очутился в «Мункейдже». Просто так получилось, что он выбрал Хадира своим способом попадания в клуб, но это было хоть что-то. Быть знакомым с тем, кто знаком с тем, кого вот-вот вытурят из посредников, — лучше, чем быть никем. И прямо сейчас получилось так, что соперник и трамплин в одном лице открылся ему, изливает душу, — и это идеальная возможность выудить информацию о его успехах. Иначе зачем продавцу с ним шептаться? Но спрашивать об определенных сделках слишком явно нельзя. Если потерять эту призрачную возможность, то все: Стоун опустится на дно дна пищевой цепи «Мункейджа». Здесь требуется другая тактика.
— Тебя нужно отвлечь.
— Чем ты его отвлечешь? Сидим в пустой камере и целыми днями таращимся в потолок, — бурчит Гарри.
Стоун уже по привычке его игнорирует. За полторы недели знакомства сосед снизу, кажется, ничего дельного так и не сказал. И в этом их разница с Бенуа. Они оба сидят и ждут своей смерти, оба предпочитают молчать, но триста второй, в отличие от Гарри, если открывает рот, то, как правило, по делу. Даже в его философских размышлениях больше конкретики, чем в бесконечном нытье с нижней койки.
— Ты так и не спросил, как я сюда попал, — начинает Стоун. Поделиться чем-то личным — знак ответного доверия. Ты мне — я тебе, так ведь работает вся эта тюремная дружба?
— Я подумал, расскажешь, когда посчитаешь нужным. Но ты не обязан. Все, я выговорился. Мне стало легче. Спасибо. Просто надо отпустить наконец ту жизнь и жить настоящим. Об этом говорит Браун перед «приветствием». Говорит, что так будет лучше для всех — начать гребаную новую жизнь! — Хадир бьет ботинком по решетке. — А я вот продолжаю держаться за прошлое. Может, потому, что жил хорошо и был счастлив. С лучшими родителями, лучшей работой. И как по щелчку пальцев все потерял. Каждый раз, засыпая, я думаю, начинаю вспоминать… Нет, даже мечтать. Но хватит уже. Теперь все будет по-другому.
План Стоуна рассыпается, как песочный замок во время прилива.
— Мы в тюрьме на Луне — и, скорее всего, навсегда. Не вижу смысла тянуть. Просто расскажу как есть.
Хадир кивает, глядя сквозь решетку. Затем с глубоким вздохом встает с пола и садится на свою койку.
— Говоришь, был программистом?
— Да. Я был маленьким винтиком в огромной корпорации. Выполнял простейшие операции: заполнял отчеты, носился по этажам с бумажками, хотя в принципе был достаточно квалифицированным специалистом. Мог заниматься разработкой приложений.