Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
страны. И чтобы подойти к чужой жизни, условно говоря, необходимы тысячи
зачеканок. Притирка к миру Франции стоила, например, моему отцу больших
страданий. И это при том, что он знал ее язык, культуру и бывал раньше в
стране. Правда, я из России на месте правительства тебя бы не отпустил.
– Смейтесь, смейтесь, я... Сергей Федорович, мы с дачи ехали... Ваша дочка
сказала, вы участвовали во французском Сопротивлении.
–
– Много убили фашистов?
– Я подростком пришел в маки. Важные сведения принес. Меня посылали в
города.
– Разузнавать специальные данные для разведки?
– Пожалуй.
– Здорово-то!
– Не так здорово, как необходимо.
– А правда, что ваш дедушка был попом в Берлине? И когда немцы напали на
нас, выступил в церкви против Гитлера?
– Он был не просто попом. Он был главой русской православной
эмигрантской церкви.
– Он был за царизм?
– Он был монархистом. Но он любил Россию и предал проклятию Гитлера.
Дед был умен и не мог пренебречь судьбой своей нации. Дед, дед... Он не
благоволил, Маруся, к нашей семье. Моей маме, своей дочери, не помогал. Но
его анафемой против немецких фашистов я горжусь.
– Его расстреляли?
– Забрали в гестапо. Мучили. Эмигранты в разных странах подняли шум.
Выпустили. Через неделю умер. Был глубокий старик, да пытки...
– Сергей Федорович, вы счастливы?
– Счастлив,
– Совсем-совсемочки?
– Покажи мне того, кто утверждает, что он достиг полного счастья. Разве я
могу не горевать, что отец не дотянул до возвращения на Родину? И о брате
тоскую, о сестре, о Жэфе.
– Вы сразу в Жэфе поселились?
– Что ты! Нет, родителям пришлось поскитаться. Сначала они под Парижем
жили. В замке. Отец работал садовником, он с детства увлекался цветами.
Потом был вокзальным грузчиком, уже в Париже. Русские грузчиками были,
итальянцы и негр из Португальской Гвинеи. С негром отец подружился.
Итальянцы удивлялись, что русские прекрасно хором поют. Арии, песенки, а
чтоб хором - итальянцы не умели. Позже отец работал на заводе Рено. Кстати, в
эту пору там же работал, кажется, слесарем анархист Махно. Французы все
потешались над ним: «Батько Махно, батько Махно...»
– А интересно... Сергей Федорович! Вы хотели бы быть миллионером?
– Я бы хотел равного распределения богатств между людьми.
– А я хотела бы иметь столько денег. . Целую турму, битком набитую!
Заболел кто, нет на лекарство - получи. Аварийная жилплощадь - строй дом.
Несправедливость
Ну и, конечно, я поплыла бы через океан на плоту. Из других стран плавают, а из
нашей нет.
Сергей Торопчин всматривался в глубину турмы. Осведомился у
Корабельникова, не кружится ли голова, не поташнивает ли. Тот чувствовал себя
отлично.
Наверно, в турме можно отравиться? Беспамятная. Проходили ведь по
химии, что в кучах уголь способен окисляться и выделять угарный газ... А еще
как отец выдерживает раскаты, от которых, наверно, трескается железобетон,
как он дышит в черной пыли да притом еще играючи орудует лопатой?
Неподалеку от отца сильно просел уголь, образовалась воронка. Шихта
хлынула в нее. Маша вздрогнула. Вообразилось, что папку стянуло туда: завалит
и через люк выбросит в загрузочный вагон?
– Сергей Федорович, были случаи, когда люди из турмы падали в
загрузочный вагон?
– Не у нас.
– А из вагона в печь?
– Чего только не случалось с людьми.
– Па-а-па! Па-а-па! Папа-а-а-а!
Она звала отца, когда в башне раздавались вулканические взрывы воздуха.
Корабельников не услышал дочь, но заметил, как, разворачиваясь, падала
брошенная ею белая веревочная лестница.
Из зала он виделся Маше силачом, для которого работа в турме чуть-чуть
риск, чуть-чуть забава, а больше разминка в свое удовольствие.
Наверху, в зале, затопленном солнцем, он увиделся ей другим: на угольном
сыром лице также заметны, как белки глаз, фуксиново-красные веки; дыханье
надсадное; кисти рук, похожие на темных, растопыривших короткие ноги
крабов, присмирело свисали, касаясь штанов, прилипших к бедрам.
Сергей Торопчин расстегнул на Корабельникове набрякший потом
широченный брезентовый пояс, бросил на пол. Клацнули цепи, к ним был
привязан канат.
Маша и Сергей оглянулись на подкованную поступь Трайно, который,
подойдя, спросил Корабельникова:
– Закончил?
– Больно ты борзый. Угольная башня тебе что, печка? В той пошуровал
кочергой - и порядок. А здесь ведь вручную нужно много тонн разрыхлить.
– Зарываешься ты, Константин Васильевич. Кому ты делаешь пояснение?
Сдается, не я начальник, а ты?
– Ты будешь нам глотки перестригать... Не будет у меня с тобой масленого
разговора.
– Я веду руководящую линию.
Маша растерялась. Почему Трайно оскорбил отца?
– Дядя Трайно!
Сбился с шага, но не остановился.