Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
недавно прощались, а почему-то блазнит - давнехонько. Ничего. Отдыхай,
укрепляйся здоровьем. За меня не страдай. Уход в больнице хороший, кормежка
справная, лечение старательное!»
Чего-чего, а того, что мать попадет в больницу, Маша не ожидала. Она знала
– мать часто перемогается, но не идет в поликлинику, не позволяет себе
отдыхать. И потому привилась ее чувствам спокойная вера в то, что мать
пересилит на ногах свои болезни и что вообще с нею
мать в больнице. Как могла она не заметить огуречную шкурку? В пол ведь
глядела? Была бы Маша в гастрономе, уберегла бы мать.
Ее воображение начало вертеться вокруг того, как мать прилаживала спину
под ящик, как зачастила ногами к дверям склада, как она, Маша, пристроилась
позади нее и словно бы отделила на свои ладони часть тяжести, как удержала от
падения и мать и ящик.
Потом она представила себе левобережный больничный городок, куда
увезли мать, однако, кроме карбидно-серого здания морга, где обмывали и
положили в гроб ее замерзшего в буран дядю, ничего себе представить не могла.
Это карбидно-серое здание, назойливо проявившееся в памяти, навело ее на
мысль, что мать, вероятно, собираются оперировать, раз поместили в хирургию.
И не невозможно то, что она не выдержит, тем более что нет рядом ее, Маши.
Решение возвратиться в Железнодольск она приняла быстро, но что-то в ней
противилось отъезду, и ей казалось, что это потому, что мало погостила, не
облазила город и окрестности. Немного погодя догадалась: из-за Владьки. С
резкостью, присущей ее натуре, она усовестила себя, а все-таки не отделалась от
желания погостить тут подольше.
Отец и Лиза, когда узнали о письме, согласились с тем, что Маше надо
ехать. Правда, денег у них не было, и придется ждать до отцовой получки. Хотя
и одолевало Машу нетерпение умчаться к матери, она была довольна, что
задерживается. Вполне вероятно, что он уже не очень-то нравится ей. Но она
хотела бы понаблюдать за ним после его возвращения: как еще он выставится
перед ней?
До отъезда она все-таки постарается узнать, что оторвало отца от матери и
от нее.
Для разговора наедине с отцом никак не выдавался момент; да и дома он
бывал редко, вероятно из-за того, что добивался вместе с Бизиным, чтобы
Трайно вывесил газету «Коксовик». Они ходили в партбюро цеха, в партком
завода, к инструктору отдела пропаганды и агитации горкома партии. Везде
возмущались поступком Трайно, обещали ему разъяснить и, должно быть,
основательно разъяснили - день ото дня он становился мрачней.
В те редкие часы, когда бывал дома, отец только о
наведывался из-за газеты, что сам говорил партийным руководителям, что
говорил Бизин и что им говорили. Ни на чем другом его ум не удавалось
сосредоточить. Коля Колич, довольный, что Бизин и Константин Васильевич не
отступаются, забегая на квартиру Корабельниковых, был хмельноват (в погребке
отметился), задорно-весело вздыхал: «Жизнь, жизнь, хоть бы ты похудшела».
В беспокойстве и одиночестве Маша пошла разыскивать техническую
библиотеку.
Наталья Федоровна сидела в маленькой солнечной комнате, переводя
оглавления свежих заграничных журналов и печатая их на машинке «Колибри».
Свет проникал в комнату сквозь падучие веточки цветов, росших в горшочках,
которые висели на нейлоновых нитях.
Маша было хотела ретироваться, чтобы не мешать, но Наталья Федоровна
усадила се напротив себя за письменный стол с книжными застекленными
полками в лицевой стороне тумб.
Коснулись косметики, замужества Натальи Федоровны, доброты
Константина Васильевича. Поболтали о Владьке. Наталья Федоровна ценила
племянника, но, хваля его, намекала, что если бы Маша познакомилась с ее
сыном (он играет на гитаре, пародирует пение знаменитых французских
шансонье, рисует пастелью, не изображает из себя ученого), то Владька померк
бы перед ним. Было лестно и странно Маше настойчивое, даже в чем-то
потаенное желание Натальи Федоровны непременно познакомить сына с нею.
Говоря о талантах сына, Наталья Федоровна словно бы хотела сказать, что
Владьку ограничивает его талант к математике, да и что вообще не следует
отдавать предпочтение математике перед другими областями человеческой
деятельности.
Маша спросила Наталью Федоровну о Галуа. Со встречи с мальчишками-
велосипедистами в березовой роще она помнила фразу Сивого о том, что
Владька хочет быть новым Галуа, а ее нет-нет да терзало, что она, вероятно, не
знает того, что известно всему миру.
Галуа великий мальчик! Был гордецом, в том смысле гордецом, что и на
крошечную несправедливость отвечал всеми силами чести. Однажды ее сын
сказал, что его привлекает честь как нравственная категория и что в ближайшие
годы он создаст монографию об истории и трансформации чести, начиная от
древности и кончая современностью. Гордец типа Галуа неизбежно становится
правдоискателем. Следующая его ступень - революционер.
Наталья Федоровна еще в юности читала о Галуа. Запомнилось, что тонкая