Любимый город
Шрифт:
Та только ахнула, увидев командира. “Как, и вы здесь?”
– Соколовский мне сказал: “Отпускаю под вашу ответственность”.
– Как же хорошо, что вы рядом. Ой, аптеку, аптеку аккуратнее!
– замахала она рукой водителю и побежала следить, как загружают вторую машину. Но время от времени оглядывалась на стоящую у причала МОшку.
Ради любопытства, Огнев засек время. Астахов возвратился почти что бегом, он появился у машин через девять минут две секунды.
– Алексей Петрович! Ты только глянь! Эта новость поважней любой сводки будет, - он размахивал каким-то казенного
– Дай-ка… Ну, похоронка… ну, на тебя… что, долго жить будешь?
– Целиком читай! Там подпись важнее всего!
Только тут Алексей присмотрелся и сначала даже глазам не поверил. Не может быть! Но этот росчерк с будто узелком завязанной “о” ни с чьей другой подписью нельзя было спутать.
– Денисенко!
– Именно! Живой!
– На 12 ноября был живой, не в плену, и имел время заполнить бумаги.
– Алексей, не занудствуй! Жив! Все наши выскочили!
– Так точно, выскочили! Все, расписывайся за груз и поехали домой.
Как бы ни сложилась судьба медсанбата дальше, а похоронку 12 ноября Степан заполнял сам. Живой. Неужели выскочили? Все? Ответа не сыщешь, но велика надежда, что хотя бы большая часть.
Астахов был уверен, что живы все, и ничто не могло сбить его с этого курса. После пережитого при отступлении он ждал любого, самого страшного известия об остальных и потому накрепко ухватился за возможность разувериться в худших подозрениях.
“Должны, должны были проскочить! Вот как бы им теперь о нас сказать? Тоже мало радости, такие бумаги рассылать. Ладно, братуха стариков наших пожалел, они в Балаклаве пока ни сном, ни духом, что меня в покойники зачислили, не писал им ничего. Младший, Максим, тоже поди по мне сто грамм не чокаясь, но ему Мишка скажет. В море сейчас, в походе их “Щука” [подлодка типа "Щ"].
Доехал Астахов до госпиталя изрядно выдохшийся, но старался этого не показывать. Сдал все дела, шумнул на кладовщика, чтобы ящики ставил не как попало, и дошел до кубрика почти ровным шагом.
– Прав ты был, Алексей Петрович, - произнес он, улегшись, - Не моим мощам чудеса творить. У стола я б сомлел, ловить бы пришлось. Но ты подумай, не выбрался бы я сегодня в порт - мы бы так ничего и не знали! Как чувствовал…
И, не дождавшись ответа, провалился в сон.
Тут же в дверь постучали.
– Товарищ военврач третьего ранга, разрешите обратиться?
На пороге стояла одна из тех медсестер, которых Колесник звала “мои девочки”, так она выделяла среди остальных тех, кто работал с ней до войны. Своих девочек Наталья Максимовна очень любила, но и требовала с них вдвое строже.
– Товарищ Колесник вас просит подойти. Не срочно. Но неотложно.
Сразу было понятно, что Наталья Максимовна - гражданский врач, в форму переодевшаяся не полностью. Во всех смыслах. Разговор она начала с ходу, без всякого “здравия желаю”, не дав Огневу рта раскрыть. То, что она очень нервничала, проявлялось только в одном - руки без всякой надобности держала по-хирургически.
– Алексей Петрович, мы тут оружие учились разбирать, я пружину упустила, все обыскали, найти не можем. Поскольку деталь от оружия, я сразу сказала, никому помещения не покидать, пока… , -
– Что же я говорю смешного?
– Сразу видно, товарищ Колесник, что вы прирожденный хирург. Любой немедицинский человек хотя бы раз в затылке почесал и обнаружил… - с этими словами Огнев аккуратно снял зацепившуюся за ее волосы пружину от ТТ, - Ничего страшного. Эта пружина не улетала только у того, кто ни разу пистолет не разбирал.
– Боже мой!
– Наталья Максимовна всплеснула руками и тоже рассмеялась, - Мы ее уже почти час ищем! Все осмотрели!
– Так вам повезло, я в свое время ее в грязь упустил. В холодную!
– Нам нужно учиться стрелять, - она сразу опять посерьезнела, - А то разбирать да собирать - этого слишком мало. Как бумагу скальпелем резать [Колесник имеет в виду популярную студенческую забаву - резать скальпелем пачку писчей бумаги, прорезая определенное количество листов]. Полезно, но не то.
– Научитесь разбирать - научим и стрелять.
– В другой раз не упущу!
– Конечно. Нормальный человек эту пружину упускает ровно один раз.
– Как там герой наш?
– О, превыше всех ожиданий. Брата в порту встретил. Похоронку на самого себя привез. Подписанную нашим начальником медсанбата.
– То есть, ваши вышли?
– Астахов уверен, что все. Насколько я знаю Денисенко… он должен быть прав.
– Искренне вам желаю, чтобы так и было, - отозвалась она с большим чувством и в голосе снова прорезались музыкальные ноты.
– И чтобы еще встретились! Вы обязательно должны встретиться, я это чувствую.
***
Письмо брату Раиса написала и отправила на следующий вечер. Старалась писать бодрее, тем более, что и новости были хорошие. Наши в Керчи! Все-таки вышли. Как и всем, ей очень хотелось верить, что добрались благополучно.
– Я сначала чуть от страха не умерла, - говорила Оля, уже в пятый наверное раз пересказывая подругам историю про поездку в порт и бравого капитана, - А потом гляжу - такие радостные оба. Игоря Васильевича просто не узнать, почти такой же как до войны. На обратном пути все шутил еще, что ты, мол, Оленька, так напугалась, я живучий. И потом, когда тебя такой человек берется оперировать, помирать как-то неудобно. Уже и не помню, когда он последний раз так шутил. Права ты, Вера, на войне бывает все. Но не только страшное. Мне уже не страшно, честно.
“Значит живы, - думала Раиса засыпая. Можно было хотя бы верить, что жив суровый Денисенко, и смешной немного Кошкин, и фарфорово-стальная Лена Николаевна.
– Где-то мы теперь встретимся? Может, в одной части, а может, только после войны.”
Это должно было успокоить, ободрить, но - и она сама удивилась этой перемене - не радовало, а только тревожило. С того самого вечера у обрыва будто защемило что-то в душе. И опять, совсем как перед вестью о падении Брянска, Раиса ждала и ждала какой-то надвигающейся беды. Она и сама бы не взялась сказать, какой именно. Вроде бы и немцы на город больше не лезли, и поток раненых, соответственно, был вполне переносимый, и работали всего-то по восемь-десять часов в сутки у стола, но что-то выматывало донельзя.