Любимый город
Шрифт:
– Да тише ты, не при сестричке же!
Верочка, слушавшая их спор, зажала себе рот ладонью, чтобы не рассмеяться в голос. Ей было больше весело, чем неловко, а рассуждения про океанские флоты - безумно интересны, потому она и старалась по возможности задержаться в палате на лишние пять минут всякий раз, когда заходил об этом разговор. Правда, вопросы задавать все-таки стеснялась.
***
С середины декабря Инкерман превратился в настоящий глаз бури. Он слышал громы всех орудий со всех направлений и напряженно ждал вестей со своих позиций. Уже отбросили немцев от Москвы, уже девиз нового, сорок второго года, прозвучал
Сон по 4-5 часов в сутки и работа в режиме, по мирному времени немыслимом, всех делает похожими друг на друга. И два приятеля, недавних студента, скоро стали одинаково серыми от бессонницы, осунувшимися и хмурыми. Дежурили оба в соседних отделениях и Семененко, сообразив, что если присядет хоть на минуту, рискует моментально уснуть, воспользовался неожиданно тихой ночью и добрел проведать товарища. За регипсовой перегородкой, отделявшей палату от аптечного шкафа и стола, за которым обычно заполнялись истории болезни, уютно горела лампа, прикрытая полотенцем. У Зинченко еще хватало сил перечитывать свои конспекты, как минимум - листать.
– Я своих всех обошел, спят. Такая тишина в отделении, аж страшно. У тебя что?
– Вроде порядок… А чего страшно-то?
– Если тихо, непременно что-нибудь ночью случится. Или осложнение какое или срочно новых привезут. И не говори “вроде бы”. Не слышит тебя Алексей Петрович! Не медицинское это понятие, - Семененко чуть шатнуло от усталости и он тяжело оперся плечом о перегородку.
Приятель оставался невозмутим:
– Женя, не занудствуй. “Вроде бы” - это значит что полчаса назад был полный порядок. А вот если тебя дежурный врач не застанет на месте, оторвет голову. Наш Пират еще здесь между прочим.
– Все здесь… Ждем пока “добро” на эвакуацию дадут. У моря… погоды. Ты свежую сводку не слышал?
– Да что сводка, вон она, - Зинченко вытянул из-под тетрадей газету, - все то же, что и по радио - наступление на Юго-Западном фронте, про нас пока глухо. А вообще - бред пишут!
– он перешел на возмущенный шепот, чтобы не ругаться в голос.
– Вот, погляди, вечернее сообщение. За каким-то чертом пихают туда выдержку из письма какого-то фрица, как его на фронте вши донимают! Да хоть бы они его вместе с сапогами сожрали! Вот в сводке-то это зачем?
Он бы еще добавил что-то по поводу газеты и тех, кто так составляет сводки, но внезапно прислушался и вскочил:
– Допрыгались! Командир идет. Ох, сейчас будет тебе…
– Не тебе, а нам.
Но Астахов никому разноса устраивать не стал. На доклад обоих, что в отделениях все тихо, раненые спят, никаких изменений в состоянии не у кого не замечено, он только кивнул.
– Не тараторь, Зинченко. Я уже сам все увидел. Следующие два часа я здесь, в ординаторской. Если что - сразу ко мне. После - докладывать и дежурному врачу, и мне. Буду спать - разбудить, ясно? По любому поводу. Лучше вы лишний раз меня поднимете, чем что-то прохлопаете. Семененко, живо на пост. Если нечем занять голову и руки - вяжи узлы, как я вчера показывал. Пока ты больше нитки рвешь. Кстати, к тебе это тоже относится. Никому из вас простого шва все еще не доверишь. Значит брать
– Есть, учиться вязать узлы, - Зинченко сморгнул устало, он слишком выдохся даже для того, чтобы огорчиться.
– А про наступление… товарищ военврач третьего ранга, вы это точно знаете?
– Спиной чую. Думаешь, я его не жду? А если по уму, то ты же наверху сегодня был. Чья артиллерия большей частью слышна? Правильно, наша. Выдыхаются фрицы. А этот “совет в Филях” отставить. Почты не было сегодня?
– Не было. Да нам и писать-то некому, - ответил за приятеля Семененко.
– Мои в Одессе остались, а его все тут, на комбинате.
При упоминании об Одессе командир нахмурился, будто что-то слишком уж нерадостное припомнил.
– Значит, нет… Ладно, тогда оба по местам.
***
В “кубрике” начсостава, куда Астахов спустя еще три часа добрел по коридорам, чуть не держась за стену (смены быстро доросли с 12 часов до полных 16), было почти пусто. Коллеги были в основном на смене, двое спали. За столом, под лампой с самодельным газетным абажуром, Огнев, в нижней рубахе, без гимнастерки, сидел над книгами, готовясь к новой лекции “Инкерманского университета”. На стене за его спиной висел самодельный плакат, еще вчера его не было: Дед Мороз с автоматом в руках гнал прочь тощих, оборванных фрицев, похожих на чертей. Под его распахнутой шубой красовалась тельняшка. “С наступающим!”
– Прижала нас погода, - сходу произнес Астахов и тяжело опустился на свою койку, - Сначала ждали, полчаса назад приказ - отставить до завтрашней ночи.
– Ты чай бери, и хлеб. А то знаю я тебя, опять небось без ужина.
Термос литров на пять, один на весь кубрик, держали на столе как раз для таких случаев, как и специально оставленный от ужина хлеб, прикрытый домашним вышитым полотенцем.
– Кто дежурит в послеоперационной?
– спросил Огнев, не поднимая глаз от книги.
– Левичева, наша святая Марья Константиновна. Отчиталась, что и как. Еще и поесть заставила. Хотя бы тут я спокоен. А отделения, два в раз, остались на моих гвардейцев.
– Втягиваются в работу?
– Это я с ними скоро вытянусь! Первый разнос от начальства уже заработал. От Соколовского лично. И не скажу, что не по делу, - Астахов потер ладонями виски, - Не тому учу! Если вообще понимаю, как учить, - он улегся было, но тут же снова сел, сцепив руки, - "Наставления" эти... Помнишь? Я их и сам поругивал еще. Но они рассчитаны на меня. На Наталью Максимовну. А этим пацанам они ни черта не дадут. Им бы сначала нитки не рвать, перевязывая сосуд. И больше одного симптома одновременно держать в голове, салагам. Дальше, чем за крючки держаться, им пока ничего нельзя. Но за месяц я с ними ничего не сделаю. И сам товарищ Смирнов не сделал бы. Потому что это - третий курс.
– Про обучение молодого пополнения поговорим отдельно. Но завтра. Через четыре часа нас поднимут.
– Черт его поймет… не идет сон. Видать, чую что-то. С утра как наскипидаренный. И главное - не разберешь, что снаружи. В сводках - муть. Писем нет.
Он не хотел показывать, что особенно угнетает именно последнее, но в очередной раз убедился, что у Алексея Петровича слишком хорошее чутье на чужое настроение.
– Что, от братьев давно ничего не было?
– Да нет, мои-то в порядке. От наших, из Керчи - пусто. Второе письмо шлю - и как в воду.