Любимый город
Шрифт:
Изумительные вещи все-таки сделали французы. Посреди сжигающей армию и страну катастрофы они применяли новейшие средства, документировали работу, при этом трогательно извиняясь за отсутствие лабораторных исследований. А в декабре сорокового, видимо, в неоккупированной зоне, издали бесценный опыт - буквально завтрашний день науки.
– Итак, товарищи, вот мы разобрали материал по французскому легкому хирургическому отряду. У нас ничего похожего нет, что-то вроде автохирургического, но у них такие отряды штатные. Про численность и средства, извините, ничего не скажу. Судя по всему, одна-две, может, три хирургические бригады. За четыре дня, с 11 по 15 мая, они прооперировали сто восемь
– Мало раненых, - Вера подняла голову от тетради и встала, как в школе отвечая урок.
– Двадцать пять в день. Мало шоковых, - она вздохнула, - это я уже наизусть знаю, плохой вынос. Пишут, ампутаций больше десяти процентов… У них что же, раненых выносить было вообще некому? И везли потом как попало?
– Скорее всего. Сто восемь - это не всего раненых, это прооперированных, но даже семьдесят раненых в сутки, это очень маленький поток. Похоже, они стояли на каком-то краю и получали меньшую часть работы, либо, действительно, когда выносили - то выносили неплохо, но, в основном, санитары в ротах не справлялись. Судя по жгутам, организации совсем никакой. Это и нам важный урок.
– Товарищ про… ой, виновата, товарищ военврач третьего ранга, я не поняла, как же они оперировали-то? Стерилизовали или нет?
– озадаченно спросила Раиса.
По тому, как сбилась она в звании, можно было считать, что мыслями товарищ Поливанова где-то в Москве, на курсах повышения квалификации того самого сорокового.
– Похоже, автор тут сам не уверен. По описанию, у них там много гнойных, как и должно было быть. По результатам - кипятили. Что за ходовые операции - понять сложно, и, судя по упомянутому “кесарскому сечению”, Сергей Сергеевич привлек к переводу с французского кого-то с первого курса. Да и отчет писали наспех. Так что может странное обнаружиться. Но если б не кипятили - было бы совсем плохо. Товарищ Астахов?
– Про первичные швы я под Ишунью накрепко усвоил. Но как им взбрело с землей-то зашивать? Франция, родина первичного шва, в голове не укладывается! Или совсем у союзников с кадрами беда?
– Они там очень четко пишут: к хирургии приставляли кого попало, скорее всего, даже не мобилизованных, а просто привлеченных гражданских врачей. Причем из мелких городков, хирургической практики у них - фурункулы вскрывать разве что. А про триумф первичного шва у них только глупый да ленивый не читал. Вот и применяют - в меру понимания. Да второпях, раненых много, каждому хочется помочь хоть чем. Как у нас было в Финляндии, только прибавим тяжелые отступления и отсутствие твердого медицинского руководства. Про первичный шов и его опасности французы еще до войны говорили. Видимо, не все услышали. Да и не все усовершенствования, предложенные французами, себя оправдывали…
Лампочка под потолком моргнула и погасла, на минуту погрузив аудиторию во тьму. Едва ли снаружи что-то случилось, скорее с генератором неполадки. И в темноте память сама собой услужливо напомнила, как показали себя французские операционные в блиндажах. Так хорошо придуманные - и рядом с передовой, и защищенные от артиллерийского огня!
… блиндаж сработали старательно. Но бестолково. Низкие потолки, скверная вентиляция. Раненых еще нет, эфир не открывали, а дышать уже тяжело.
Когда пол ударил по ногам, а керосинка моргнула, зауряд-врач Огнев немного выпал из реальности. Вернул его возмущенный окрик старшего хирурга передового
– И какой идиот это придумал?! Как он предполагает тут оперировать?
– в висящей в воздухе плотной взвеси пыли гневно взблеснуло его пенсне.
– Французы, господин коллежский асессор!
– ответил, кашляя, кто-то из хирургической бригады.
… господин коллежский асессор, конечно, был интеллигентным и культурным человеком, но его характеристики французов и предлагаемого для сих изобретателей маршрута не постыдился бы ни армейский полковник, ни одесский биндюжник…
– Свертываемся, господа. До конца боев здесь не то, что оперировать - трупы вскрывать не годится. В следующий раз распорядитесь хотя бы влажными простынями все завесить и влажный брезент постелить на пол. Но что-то мне в этой французской идее кажется противоестественным. Не с того конца подходят.
Свет снова зажегся, тусклая лампочка в сорок свечей после темноты показалась яркой как прожектор.
– Опять генератор шалит! А скажите, тот француз, что под стол сиганул - он как раз отсюда?
– Именно так. Товарищ Зинченко?
– Семененко я, товарищ военврач третьего ранга.
– Спрашивайте, товарищ Семененко.
– А даженан, который они везде поминают, он какой группы препарат?
Астахов аж подскочил. Оба студента были его ответственностью и его персональной головной болью. Командование посчитало, что травматолог с довоенным неплохим опытом, это как раз тот человек, который нужен, чтобы хоть чему-то их научить. Невозможно же всю работу взваливать на старшего врача бригады. Но вышло не гладко. Астахов большую часть практики учился сам, а не учил других. Роль наставника давалась ему с трудом: требовать, как с себя, он умел, а вот объяснять так, чтобы быстро поняли и усвоили… Да еще у молодого поколения стремление к активной помощи не вполне уравновешивалось знаниями и опытом. За непродолжительным временем службы трудно было сказать, что два товарища успели усвоить из хирургии, но вот словарный запас с таким командиром оба пополнили изрядно.
– Опять литературу не читаем?! Сульфидин это. Запомнил?
– Так точно, сульфидин, производное сульфаниламида. Более эффективен против большинства бактерий, применяется при крупозной пневмонии, гоноррее… - старательно, как на экзамене, начал перечислять Семененко.
– Достаточно. Что-то вы все-таки помните.
Взгляд Астахова, брошенный на молодого помощника был понятен и без слов: “Учишь вас, учишь… Ну, я тебе покажу фармакопею!”. Знание французских названий новейших лекарств, разумеется, не входило в необходимый и даже желательный объем фармакологии, но Астахов рассуждал просто: “Я помню - значит, и они должны!”
Разговор перешел на отдельные случаи, описанные у французских коллег. Сравнивали со своим опытом, тут заспорили, особенно горячился старший врач второй бригады, травматолог с таким стажем, что рядом с ним Астахов сам выглядел студентом. Опомнились только, когда стенные часы, будто проснувшись, отбили половину первого. Время вышло, кому отбой, кому на смену заступать. Задержались только, чтобы расписание утрясти. Скоро будет готов первый, фронтовой выпуск сестер. Оля переживает больше всех - ее ученицы. От бессонницы она почти прозрачная, хотя и старается не подавать вида. Ее роль наставницы внезапно сделала старше. Уже и девчата стали по званию обращаться, когда на на службе, а старшие коллеги - и по отчеству. “Вы построже с моими девочками, Ольга Анатольевна,” - напутствует ее Колесник. Только Астахов по-прежнему зовет ее Оленькой.