Любовь хранит нас
Шрифт:
Бабуля, я тебе такого кузнеца подгоню — распустишь жидкие волосики и ночами похихикаешь.
— Буду очень признателен. Спасибо Вам большое. А Вас как зовут?
— Анна Николаевна.
— Позвольте руку Вам поцеловать?
И…
Она не отказалась! А с меня, естественно, не убудет!
Мы спускаемся на допотопном канатном лифте в какой-то кромешный ад, тот самый Аид. Сыро, темно, вонюче, затхло. Я в этой религиозной ерунде вообще-то не очень разбираюсь, но это определенно АД с одинокой красной лампочкой на одном-единственном
— Вам туда, — она указывает рукой направление и сообщает еще некоторые ориентиры. — Оля любит тут находиться, забьется в угол с романтической литературой — думает, что никто не знает, и запоем читает, ее один раз тут даже замкнули. На следующий день нашли спящей на стопке книг. Она устроила большой скандал, у нее дома остался без присмотра очень больной отец — мы даже не знали об этом. Теперь всегда проверяем…
Замечательно! Вы — очень чуткие люди! Нагло улыбаюсь и говорю ей обычное «спасибо». Ждет поцелуя в руку? Бабуля, иди-ка погуляй. Нам с Климовой нужно кое-что обсудить наедине, без свидетелей.
— Мы через полчасика поднимемся наверх. Хочу попрощаться с ней, уезжаю ведь на целый год, а с ней сто лет не виделся. Понимаете?
— Да-да. Тридцать минут.
— Возможно, немного больше.
Ей нужно будет привести себя в порядок, я должен буду успокоиться. Тридцать минут — это среднее время запланированного действа, а вообще говоря…
— Тут все равно никого нет. Так что Вам никто не помешает!
Ну тогда, престарелая мадемуазель заслужила. Ух, сексуальная чертовка!
— Позвольте Вашу ручку….
— Нет-нет. Это уже лишнее.
Стою и жду, пока бабуля сгинет с поля моего зрения. Затем разворачиваюсь «кругом» и спокойно шествую по чересчур «возвышенным» коридорам, заставленным огромными стеллажами старых книг:
«Где же ты, Оленька? Ау-у-у!».
В финале бесконечного коридора замечаю какое-то очень осторожное движение — кто-то тонкий с чем-то возится, что-то двигает, смешно кряхтит, похоже, слабенькое чудо устанавливает к полкам слишком неустойчивую лесенку. Все ясно! Одалиска намерена закинуть перебранные книги на соответствующие верхние полки-этажи. Ступаю тихо, стараюсь не спугнуть, слушаю женское урчание. Ольга что-то напевает под нос, берет по паре книг одной рукой, второй раздвигает стоящие прямоугольники на полках, трамбует, затем проглаживает корешки и чуть отклоняется — вроде как любуется своей качественно выполненной работой.
На ней обтягивающие джинсы и моя любимая в облипочку белоснежная футболка. Оттопыренная попка, играющий ягодичный ряд, осиная талия, тоненькие ручки и не длинное коромысло плечиков. Нормально — все, как всегда. Ускоряюсь, подхожу ближе, практически носом утыкаюсь в ее лопатки и предотвращаю неизбежное падение гибкого тела назад цепким захватом обеих рук за слишком тонкую талию.
— Ай-ай-ай! — пищит, но не вырывается.
— Тшш, одалиска-интеллектуалка, — возвращаю ее ноги на ступеньки, подхожу ближе,
— Алеша?
— А кого ждала?
— Никого, — укладывает свои руки поверх моих и пытается раскрутить замок так называемой верности или плотского воздержания. — Отпусти, пожалуйста. Я на работе, это рабочее место, здесь много людей, а ты ведешь себя…
— Очень озабоченно! — предлагаю свой вариант.
— Смирнов!
— Перестань, — прихватываю зубами ткань на спине, прикусываю и собачьим движением пробираюсь к шее. — Спустись пониже, Несмеяна! Ну же, ну! Смелее.
— Ты…
— Пришел типа прощаться. Все нормально. Распрощаемся сейчас и поедем наше расставание по-царски, в последний раз, с шиком праздновать.
Наглею и вытягиваю ее футболку из-под пояса зауженных штанов, она шипит и охает:
— Прекрати немедленно! Леша, что ты творишь? Зачем? Что ты себе позволяешь?
— Что, что, что такое, одалисочка? — запускаю руки под футболку, глажу рельефный горячий животик, пальцами, естественно, попадаю в пупок — ловлю женское хи-хи и о-хо-хо, легонько щипаю кожицу вокруг, а потом поднимаю свои клешни вверх. — Привет, привет, привет, малышечки!
— Я буду кричать!
— Сомневаюсь, Оля. Очень сомневаюсь, — сжимаю полушария, а затем резко дергаю чашки вниз.
Сука! Блядь! Твою мать! Горячее женское мягкое тело. Господи! Прикрываю глаза, шиплю и утыкаюсь лицом в ее вздрагивающее плечо:
— Постой так! Просто стой! Не дергайся, пожалуйста, — бубню, но надеюсь, что ей все четко слышно. — Оль?
Она, похоже, смирилась с тем, что я творю — пусть так, хотя бы так для нашего нового начала! Климова поднимает руки и упирается обеими ладонями в книжные полки перед собой:
— Алексей, я не хочу. Пожалуйста, не надо. Ты будешь сильно разочарован, — шепчет извиняющимся тоном.
— Оль, я ведь не прошу об этом.
— Ты пользуешься тем, что…
— Блядь! Какое долбаное вранье у вас у всех, как под копирку. Не хочу, но давай еще. Не буду, но затрахай. Не желаю продолжения, но почему он не звонит. Я ведь все это чувствую, — сильно зажимаю ей соски, катаю между пальцев и покусываю сладкую ключицу, она молчит, сопит и упирается лбом в свои любимые книги. — Ты ведь сказала, что будешь кричать! Так я тебя слушаю! Кричи…
Тишина, сопение, очень глубокий вздох и полное расслабление. Она подается немного назад, выгибает спинку и четко попадает задом в мой каменный пах:
— А вот этого в этих катакомбах точно не будет! — строго предупреждаю. — Не люблю собачьи стойки, приборно-столовую херню, утюги и подходы сзади, извини, с этим придется смириться. Страсть накатывает, но не до таких же диких берегов. Здесь, сука, грязно, влажно и очень негигиенично. Ты…
— Отпусти меня, — тихо просит.
— Я не закончил…