Любовь и ненависть
Шрифт:
Ларионова Шустову удалось очень быстро погасить. Василий
знал, что Парамонов давно занимается проблемой лечения
экземы. Он всегда был благодарен старику за его решительное
выступление в печати в защиту Шустова. Это было в самый
разгар яростных атак на метод вакуумтерапии.
Василий Алексеевич искрение любовался трогательно-
нежными отношениями Петра Высокого и его невесты и по-
хорошему завидовал им. Он даже не замечал, как ревниво
относится
каждому взгляду, брошенному на нее. Он же считал, что Ирина
пережила период пылкого обожания и теперь между ними
установились теплота и ясность, вполне устраивающие
Шустова. Но он заблуждался, не подозревал, что слабая воля
Ирины была побеждена сильной страстью и любовь к нему
уже успела пустить глубокие корни. Не знал он и о вчерашнем
ночном разговоре Андрея с женой. Если бы он все это знал...
Прежде всего Шустов не явился бы сегодня в пять часов
пополудни к Ясеневым.
Василий Алексеевич с отцом пришли последними, с
опозданием на целый час. Но их ждали, не садились за стол.
По пути к Ясеневым Василий Алексеевич ненадолго заглянул в
клинику. Его волновало состояние Захваткиной: в канун снятия
повязки у больной держится температура. Шустов
предчувствовал неладное. В памяти вставал случай с
Синявиным, принесший много неприятностей, и теперь он
опасался повторения той драматической истории.
Синявину, инженеру спецстроя, Шустов делал операцию
вместе с только что поступившим работать в клинику
Пайкиным. В практике Пайкина это была всего лишь третья
операция трофической язвы методом вакуумтерапии, для
Шустова, быть может, тысячная. Обязанности старшей
операционной сестры тогда выполняла Дина Шахмагонова.
Это была рядовая операция, даже слишком рядовая, и Шустов
нисколько не сомневался в ее успехе. Слой поврежденной
ткани вокруг язвы снимал он сам, ловко и быстро орудуя
лезвием безопасной бритвы, зажатой в специальный
держатель-ножницы. Кусочки кожи для пересадки со здоровой
ноги снимал тоже Шустов, Пайкин помогал ему. Но основную
часть операции - обработку раны вакуумнасосом - они
производили оба одновременно: Пайкин действовал трубочкой
среднего диаметра, подключенной к электроаппарату, Шустов -
трубочкой мелкого диаметра, работающей на водяном отсосе,
то есть подключенной к обычному крану в умывальнике. Все
шло нормально, больной чувствовал себя, в общем-то,
неплохо, хотя и стонал от боли. Это было естественно -
операцию
рану новокаином. На третий день после операции у Синявина
поднялась температура, которая держалась все десять дней -
до снятия повязки. Когда сняли повязку, стала ясна причина
плохого состояния больного: началась флегмона - серьезное
инфекционное заболевание. Внесли инфекцию во время
операции. Но кто? Шахмагонова или Пайкин? Со стороны
Шустова такая преступная халатность исключалась.
Аккуратный во всем, он был особенно требователен на
операциях в отношении стерильности, даже придирчив, и в
первую очередь к себе. В операционной он мог грубо
накричать на сестру, если замечал хоть малейшую оплошность
ее в этом.
Случай с Синявиным потряс Шустова, и он прежде всего
набросился на Дину. Но ни ее, ни Пайкина это не вывело из
равновесия: они отлично понимали, что никто не в состоянии
доказать их виновность. А Пайкин с беспристрастностью
постороннего глубокомысленно поучал Шустова:
– Почему вы думаете, что микробы проникли в клетчатку
извне во время операции?.. Они с таким же успехом могли
проникнуть по кровеносным и лимфатическим путям.
– Нет, не могли, - резко оборвал его Шустов.
– Никак не
могли, потому что у больного не было гнойного очага. Все
началось отсюда, от раны, в месте введения новокаина.
Пайкин пожал плечами и, раздувая ноздри, словно про
себя, рассудил:
– Не понимаю - зачем нужно самому на себя
наговаривать? Несчастный случай. Мало ли их в нашей
врачебной практике!
– В моей врачебной практике, - в растяжку произнося
каждое слово, сказал Шустов, - ничего подобного не было и,
надеюсь, не будет!
– Не зарекайтесь, коллега. Я не завидую вашей
самонадеянности, - язвительно ответил тогда Пайкин.
"Неужели случай с Синявиным снова повторился у
Захваткиной?" - с тревогой думал Шустов.
У Ясеневых весело было всем, кроме Василия
Алексеевича, который уже никак не мог отделаться от мысли о
Захваткиной, да еще Ирины, на которую действовало его
состояние. Ей Василий Алексеевич сообщил причину своего
беспокойства, только ей одной. Поэтому Андрей и Антонина
Афанасьевна по-своему, неверно истолковали невеселое
настроение Василия Алексеевича, тем более что поведение
Ирины, не умеющей притворяться, ее открытое чрезмерное