Любовь и ненависть
Шрифт:
соседних будок разговаривали - плечистый курчавый юноша
спортивной выправки и щупленький черноголовый молодой
человек с тоненькой ниточкой черных усов. Иванов опустил
монету, набрал номер коммутатора, на ответ телефонистки не
отозвался и повесил трубку на рычаг. Естественно, автомат не
вернул ему двухкопеечной монеты, но Иванов изобразил
крайнее огорчение. Пошарил у себя в карманах - безуспешно.
Затем, выйдя из будки, снова начал шарить
вид, что он ищет монету. С надеждой посмотрел на две
соседние будки, но молодые люди были увлечены своими
разговорами и не обращали на него внимания. Тогда Иванов
проворно шмыгнул за будки и нагнулся, чтобы найти пакетик с
гашишем. И в это же самое время с обеих сторон, загородив
узкий проход, стали те двое, что разговаривали в соседних
автоматах. Атлетического сложения юноша - это был
дружинник милиции Валентин Рвов - щелкнул фотоаппаратом,
так что в кадре оказался на переднем плане шарящий у
подножия будки Игорь Иванов на фоне стоящего на втором
плане лейтенанта Георгия Гогатишвили. А перед этим Иванов
был запечатлен на пленке в момент "покупки цветка". Иванова
и "цветочницу" тотчас доставили не в отделение милиции, а
прямо на Петровку, в управление.
Да, Соня спешила: не достав морфия на толкучке, она
решилась на крайнее - обратиться к Науму Гольцеру. Из
автомата позвонила ему на квартиру. Никто не ответил. С
чувством нарастающей тревоги позвонила на дачу. И сразу
услышала знакомый самоуверенный густой баритон:
– Это ты, детка? Почему долго не показывалась? Я на
тебя зол.
– Не надо на меня сердиться: я девочка бедная, кроткая,
– кокетливо отозвалась Соня и затем дипломатично
полюбопытствовала: - У тебя ко мне дело есть?
– Ты откуда звонишь? - с нетерпеливостью делового
человека вопросом на вопрос ответил Гольцер.
– Из автомата.
– Нельзя ли поточней? Ты в Москве? - напористо
вопрошал Гольцер.
– Да.
– Немедленно садись в такси. За мой счет. И гони сюда.
Я жду.
– Слушаюсь, мой повелитель, - с деланной кроткостью,
которой хотела заглушить свою радость, отозвалась Соня.
Радость ее была смешана с чувством тревоги и страха,
ужаса и стыда. Она знала, какой ценой достанется ей морфий,
что за несколько кубиков этой жидкости ей придется пройти
через унижение, оскорбления, терпеть физические истязания
садиста. Она думала об этом с содроганием, забившись в угол
заднего сиденья такси. Наума она ненавидела, боялась и шла
к нему только в силу крайней необходимости. Она чувствовала
себя
навсегда изуродовавшего ее судьбу. Еще полгода назад она
иногда задумывалась над своим будущим, несмело
спрашивала себя: "А что же дальше? Что будет завтра?" - и
слышала жестокий, холодящий душу ответ: "Ничего не будет. .
Пустота и мрак". Теперь она не решалась задавать себе даже
и эти вопросы - не хотела лишний раз терзать больную душу.
У Гольцера на даче сплошной тесовый некрашеный
забор, в который вмонтированы дверь кирпичного гаража,
заменяющего ворота, и неширокая калитка с крепкой дверью,
навешенной на кирпичный столб. В столбе микрофон и
электрический замок. Но Соне не пришлось на этот раз
пользоваться техникой. Наум ждал ее у калитки с трешкой,
приготовленной для таксиста. Вид у него был недовольный и
злой, и, как только такси отъехало от дачи, Наум вместо ответа
на приветствие девушки сердито проворчал:
– Ты кому дала мой телефон?
– Твой телефон? - шедшая впереди Гольцера по
кирпичной дорожке, Соня остановилась с неподдельным
недоумением на лице.
– Никому не давала.
Наум грубо обогнал ее, шагнув на крыльцо. На масляном,
упитанном лице его дрожали какие-то тени. Соня брела за ним
семенящей походкой, пытаясь понять свою вину. Уже на
террасе Наум, сдвинув густые брови и погладив ладонью
преждевременную плешь, строго сказал:
– Зачем врешь?! Только что звонил какой-то абориген.
Тебя спрашивал.
Соня в замешательстве потерла свой прямой тонкий
носик. И наконец вспомнила:
– Ах да... Знаю. Вот дурачок. В поезде пристал один, - и
расхохоталась грубоватым смехом. Но, увидав в глазах
Гольцера суровый огонь, осеклась, спросила виновато: - Он
тебе звонил? Я даже имени его не знаю.
– Вот как! Имени не знаешь, путаешься со всякими
проходимцами и даешь чужие телефоны.
– Густые брови его
изогнулись, гладко выбритое сизое лицо густо побагровело.
Взметнулась волосатая по локоть обнаженная рука и широкой
мясистой ладонью шлепнула по бледной щеке девушки. Соня
не пошатнулась, не вскрикнула, не закрыла руками лицо. Она
стояла, сжавшись в ком, бесчувственная, точно каменная, -
приняла эту пощечину как должное.
– Ну отвечай - зачем дала телефон? - Тон Гольцера
ледяной, взгляд настороженный. Он все время к чему-то
прислушивался, точно кого-то ожидал. Это была его привычка,