Любовь моя
Шрифт:
— Ах, любовь! — вздохнула Аня.
— Причем здесь любовь, мужчины? Душа требует красоты и покоя, — возразила Жанна.
— И поклонения, — сказала Инна без иронии.
*
— …А война полов для нее уже не масштабна? Она затрагивает всё человечество. Что может быть важней наших ощущений и взаимоотношений? Она сомневалась в величии чувств простого народа и приписывала их только полководцам, героям и королям, а на остальных смотрела свысока. Уела? — рассмеялась Инна.
— …Смотря как преподнести. Героем книги может быть и гений, и придурок, и страдалец. Иная простая история, пройдя через сердце поэта, может заиграть невиданными дотоле красками, — возразила Жанна.
Она
— Да ну?
— Ей бы еще чуть-чуть поддать драматизма.
— Куда же больше?
— Может, коронуем ее «поэтом в законе»?
— Чур не я…
«О ком это они?» — не поняла Аня, отвлекшаяся на свои мысли.
— …Я дала почитать ее черновик одному очень известному журналисту, а потом спросила: «Не слишком ли она резка в своем мнении о современных мужчинах? Соблюдает ли она баланс между фактами и эмоциями? Может, ей кое-что смягчить, убрать «ходульные» выражения и сцены, если таковые имеются, вычеркнуть слишком «яркие» эпитеты? Они обычно усиливают впечатление от произведения, но иногда их переизбыток его ослабляет, размазывает».
«Ни в коем случае! Пусть все как есть оставит, — горячо возразил он. — Не надо ей приглушать своеобразия своего колорита». Заметь, это сказал мужчина, и далеко не тривиальный.
— Инна, и до меня добралась? Ты как всегда в первых рядах… А теперь зачем тебя занесло в сферу моих интересов? — сонно спросила Лена, пытаясь окончательно проснуться.
— Ты пишешь о любви в самом высоком понимании значения этого прекрасного слова и тут же критикуешь ее носителей.
— Я не критикую, просто честно рассказываю истории из жизни своих друзей и хороших знакомых, чтобы их помнили. Иногда в благодарность. Многих уже нет с нами, но они есть в моих книгах. Не моя вина, если их жизнь была не очень радостная. Дейнека говорил: «Искренность — основа искусства». Рецептов счастья дать никто не может, но молодежь должна знать о возможных проблемах в семьях и быть готовой к их разрешению. Внутри человек один, а снаружи другой, такой, каким ему удалось встроиться в жизнь. Нет маленьких и больших людей, нет ни стопроцентно плохих, ни идеально хороших, есть состоявшиеся и не очень. И все дети рождаются талантливыми. Только у одних со временем проявляется талант доброты, у других — тяга к наукам, у третьих — к порокам. Один слаб физически, другой морально. Каждый человек должен суметь прочувствовать свою особенность и решить, что с нею делать: взращивать или бороться.
— Я в восторге от трансформации некоторых наших физиков в лирики. Наконец-то нашли себя!
— Спасибо, любезный читатель, от всей когорты перестроившихся и переориентировавшихся, — сидя, шутливо поклонилась Лена Инне.
— Тебя волнуют глубины женской ипостаси. Ты выводишь из подсознания комплексы мужчин и женщин и лишаешь их ореола таинственности. Лучше их знать, чем жить в романтическом тумане?
— В обыденной жизни люди стараются избегать неудобных тем. А я обо всем пишу. Например, о том, как человек переживает о невозвратном. О том, что не умеем мы быть счастливыми, а жизнь сама по себе прекрасна, и позволять ломать ее друг другу собственным эгоизмом преступно. Еще о том, что человек, которого не любят, не уважают и не ценят медленно морально и физически умирает. Нельзя ему подвергать себя подобной экзекуции, надо выходить из ситуации. Своей пассивностью и бесхарактерностью он губит не только себя, но и своих близких.
— Надеюсь, эта открытость не причиняет тебе каких-то жизненных неудобств? Осознаешь цену, которую можешь заплатить за откровения? Или ты неприкасаемая? Не грешишь ли насилием достоверности над творческим художничеством? Хочешь всех исправить, призвать к покаянию? Достоевский
— Это же не в чистом виде звучит, а в вариациях на тему, — объяснила Лена.
— Настоящей страстью, болевой точкой в твоих взрослых книгах стала любовь и жалость к несчастливым женским судьбам. А остальное как бы пристегнуто к ним. Ты прямо-таки Алеша Карамазов.
— Алеша? В нем те еще бесы бродят! — не согласилась с Инной Аня.
— В довершении всего скажу, что ты удачно сублимируешь свои эмоции в гневные и печальные строки. У тебя, как и у Риты, чувство драмы преобладает над чувством юмора, отсюда ирония. Мата в твоих книгах нет, но он иногда подразумевается и напрашивается. А читателю, как мне кажется, необходим не только добрый и умный герой, но и веселый, жизнерадостный, оптимистичный. А твои персонажи больше на воле и терпении держатся.
— Как в жизни. Мои герои уже не молоды. Не визжать же им как юнцам от неосмысленного восторга, особенно, если от них за версту оглушающе разит одиночеством нелюбимых или всеми брошенных?
— И о себе пишешь? В каждом герое какая-то грань тебя самой? Такая манера имеет к тебе прямое отношение? Но говорят, что главное писать не от себя и не про себя. Ты преступаешь границу дозволенного? Без щемящей личной ноты нет тебя как писателя? — забросала Инна подругу противоречащими друг другу вопросами.
— Моя жизнь не тянет на увлекательный сюжет. Она слишком стабильная.
При этих своих словах Лена вдруг почувствовала на своем плече ненавязчивую утешительность робкого прикосновения руки Андрея. Как когда-то… Ей так показалось.
«Со мной так часто случается… неожиданно… иногда в совершенно неподходящий момент… Сердце замрет, собьется с ритма…»
А Инне в этот момент непонятно почему явилась грустная мысль: «Умной женщине трудно найти умного мужчину, потому что ему тоже, прежде всего, нужна жена-няня, а потом уж жена-друг».
*
— Выдающийся Андрей Платонов говорил: «Писать надо не талантом, а прямым чувством жизни», — процитировала Аня. — Лена, ты с ним согласна?
Та не сразу, но ответила:
— И талантом тоже, если он присутствует.
— Без таланта получится «жесть». Дуриком путное не напишешь, — уверенно сказала Инна. — А я под настроение люблю, чтобы в книгах не было ни тени драматизма, сплошной кайф, чтобы был прекрасный поэтический строй произведения и чистое звучание текста. Книга для меня должна являться сгустком радости. Я хотела бы, чтобы в героях была какая-то невесомость, как бы чувствовался уход от всего грубого, материального. Такая вот мне нужна писательская доминанта. От своих катастроф тошно. Хочу хотя бы чужому счастью порадоваться. Я в восторге от фразы: юмор — улыбка разума, ирония — его усмешка. Хочу улыбаться! Хочу россыпи приятного тонкого юмора и мужчину, носителя такого юмора!
И в этом ее «воззвании» было столько искренне юного и одновременно безнадежно-печального!
— К юмору должны прилагаться мужские поступки. Юмор хорош как приправа к главному, основательному блюду, — усмехнулась Лена.
— У тебя в этом плане много единомышленников найдется. Читай тома анекдотов и умных мыслей великих предков. Их сейчас «пачками» издают, а книгоноши продают населению для поднятия настроения, — уколола Инну Жанна. И та разозлилась на себя за неконтролируемую, какую-то наивную сиюминутную вспышку откровенности, но виду, конечно же, не подала.