Любовь на грани смерти

Гойгель Юлия

Теперь оба похожи на мокрых поклёванных драчливых петухов. Сдерживаю рвущийся из горла смех и осторожно спускаюсь со ступенек. Залитая водой плитка оказывается очень скользкой. Увидев, что я иду в сторону его спальни, Леон направляется за мной следом. Стас поднимается к себе в комнату, приказ охране затереть пол.

Раздеваюсь и захожу следом за Бесовым в душ. Он тихо чертыхается, смывая с разбитого лица кровь. Забираю из его рук гель и начинаю осторожно промывать его тело.

— Всё равно ненавижу, — произношу, когда наши глаза вновь встречаются.

— Ненавидь, — милостиво разрешает повелитель моей жизни и наклоняет

голову, чтобы мне было удобнее промыть ему волосы. — Мне тоже всё равно. Никогда не интересовался чувствами своей собственности. Когда буду трахать тебя на кровати, спрошу у неё, нравится ли ей наше занятие. Может, следует это делать несколько раз на день?

В шуфляде лежит оставленная для меня мазь Стаса. Забравшись на кровать аккуратно обрабатываю ссадины и проступающие синяки, хотя мужчина об этом не просит. Но и не возражает. Утыкается лицом мне в грудь и скоро засыпает.

Я встаю и иду в ванную, чтобы вымыть руки. Невольно думаю о другом мужчине на втором этаже. Есть ли у него ещё тюбик мази? Или тот, который у нас — единственный? Вернувшись назад вижу, что Леон крепко спит. Обуваю домашние туфельки, набрасываю на пижамный комплект длинный халат и, прихватив мазь, поднимаюсь на второй этаж. Став на лестницу отмечаю, что всю разлитую воду тщательно убрали.

Негромко стучу в спальню Стаса. Он сам открывает дверь. На нём только домашние брюки. Судя по влажным волосам и блестящим на груди капелькам воды тоже недавно вышел из душа. Протягиваю ему флакончик с мазью:

— Не знала, есть ли у вас второй. Решила отнести.

— Леон сказал? — удивляется Горыныч.

— Нет. Он уснул, — признаюсь я.

— Заходи, — мужчина широко распахивает дверь. Когда я пытаюсь её за собой закрыть, поднимает руку, показывая, что не стоит этого делать. — Оставь открытой. Если Леон проснётся, то ему не понравится, что мы остались вдвоём за закрытыми дверями.

— Я не подумала. Тогда мне лучше вернуться в спальню. Как-нибудь сами намажетесь.

— Если попрошу помочь тебя, будет тошнить? — по его взгляду и голосу понимаю, что не издевается. Уточняет, зная мою реакцию.

— Нет. Наверное, нет.

Пока повторяю уже знакомую процедуру, отмечаю, что у Леона на лице повреждений больше, чем у Стаса. Завтра выходные, но за два дня они не заживут.

— Спасибо, — неожиданно благодарит Стас.

— Это вам спасибо, — качаю головой я. — Я не ожидала, что вы заступитесь за меня. Там, внизу.

— Он любит тебя, — произносит мужчина. — Только его любовь ужаснее ненависти. Ты в этом не виновата.

— За что меня любить? — удивляюсь я.

— Наверное за то, за что ты любишь его, — жмёт плечами Горыныч. — Если Леон будет тебя обижать, сразу говори мне об этом. Не стесняйся.

Я согласно киваю головой. На прикроватном столике лежит толстая книга сказок. Раскрытая в самом конце.

— Вы столько прочитали? — невольно вырывается у меня.

Он садится на кровать и кивает.

— В прошлый раз ты очень интересно рассказывала. Мне понравилось, решил почитать. Интересно же почему ты зовёшь меня Горынычем.

Я невольно краснею, но Стас смеётся.

— В детстве, Лиза, нам не читали сказок. Леон ещё в школе учился, а меня учили только воевать. Наше поколение уже выросло с «Калашниковым» в руках. Мы засыпали и просыпались под звук вертушек и бомбёжек. Мы не играли на улице, а запоминали, где лежат мины. Мы привыкли,

что война — часть нашей жизни. Но меня растила мать, единственная жена у отца, растила, окружая своей любовью. Она, как и отец, была врачом. Они вместе учились в Москве во времена Советского Союза. Поехала следом за ним. Многие ехали, но почти все возвращались назад не выдержав местного колорита. Мама терпела. У пуштунов очень сильны родственные связи. В их среде запрещаются браки с другими народностями. Что же тут говорить о женщинах с другой страны. Но отец тоже сильно её любил. Не брал вторую и последующих жён. А Хайдара растили три жены его отца. Я в какой-то сказке видел выражение, что у семи нянек дитя без глазу. Точнее не скажешь. Он не знал любви, Лиза. Теперь и сам не знает, что это такое — любить.

Я сижу в мягком кресле, удобно прижав к животу коленки. Мужчина достаёт плед и укрывает меня. Не прогоняет. И я не спешу уходить. Знаю, что мне не уснуть. Рассказываю:

— Мне тоже сказки никто не рассказывал. У мамы не было времени. Она часто брала на дом работу. Её родители рано умерли, когда я была совсем маленькой, почти друг за другом. Не помню их. А зарплата швеи всегда была небольшой. Тем более, что мама работала на загибающемся государственном предприятии. Многие уходили в коммерцию, в открывающиеся частные ателье, а мама боялась. Вдруг что-то пойдёт не так, и она останется без работы. А дом, где мы жили тоже постоянно требовал вложений. То окно сгниёт, то фундамент начнёт сыпаться, то ветер кусок шифера сорвёт, то пролёт забора развалится. Приходилось нанимать чужих мужей и платить деньги: и за работу, и за новые материалы. Поэтому, едва научившись читать, стала «проглатывать» все книги со сказками, что были в нашей школьной библиотеке.

— И кем ты себя представляла? — смеётся Стас. — Наверное, любой девочке больше всего нравится какая-нибудь сказка?

Я задумываюсь.

— Наверное. Но вы…

— Ты, говори мне — ты. Я же не твой начальник, — перебивает он.

— Но ты правильно не так давно сказал: мне не только нормального стула, должности и мужа не хватило, но и сказки тоже. Ни в одну из них я не вписываюсь.

Стас поднимает тяжеленный сборник на тысячу страниц.

— Ни в одну из них? — с сомнением повторяет мои слова.

— Я не Красная Шапочка, не Золушка. Принц меня не ищет, мачехи и сводных сестёр нет. Не красавица, поэтому сказка про «Красавицу и Чудовище» тоже мимо. В «Аленьком цветочке» — любящий отец. Его у меня не было. Да и я самая старшая, а не младшая — любимая. Василисы Прекрасные и подобные ей, тоже не про меня. Может, про Колобка больше всего подходит? Качусь, качусь, и в конце меня кто-нибудь тоже обязательно съест, — задумываюсь я.

— Кажется, я ещё такую не читал, — смотрит в оглавление. — Есть. В самом начале. Я пропустил, сразу про принцесс начал. Сейчас почитаем. Хочешь?

— Конечно, читай вслух.

Я меняю положение тела, удобнее заворачиваясь в плед. Стас хорошо читает: не громко, но разборчиво. Не торопится, с интонацией, но не переигрывая. Когда сказка заканчивается, я не успеваю спрятать зевок.

— Прикольно, — о чём-то задумывается мужчина.

— Ты про что? — ещё один зевок.

— Колобок от всех убегал: волк, заяц, медведь. А в итоге его съела лиса, женщина, — смеётся шеф по безопасности.

— Никогда не думала об этом, — хихикаю я. — Почитай ещё что-нибудь?