Любовь нас выбирает
Шрифт:
— Надень пока это, женщина, — с откровенной издевкой в голосе швыряет мне в лицо какой-то серый клубок. — Сейчас еще не лето, а в доме холодно. Не хватало завтра тут соплей, помимо твоих мокрых мелких трусиков.
С бесцеремонным видом ухмыляется, провожая очевидное падение мной не пойманных носков. Я наклоняюсь за упавшим на пол щедрым «теплым предложением» и предсказуемо выпускаю полы рубашки. Морозов-гад смотрит на демонстрируемую мной картину, на оголившиеся бедра и ягодичные окружности, на выскакивающую из разворота грудь. Еще чуть-чуть и Макс выкрутит себе шею.
— Ты не
— Нет! Не мог бы! И даже не собираюсь, а тебе рекомендую — «привыкай»! И еще, кукленок, у меня есть встречное предложение — сгинь с глаз моих долой, прикройся чем-нибудь — прояви женскую смекалку в самом деле. Мне что, учить тебя? Ходите, как сучки, голыми телами соблазняете, а потом в насилии нас обвиняете. В ванной есть банные полотенца, замотайся в тряпку и внутренностями передо мной не сверкай. Ты приперлась сюда с не пойми каких делов и устраиваешь здесь секс-показ своих прелестей. Это, как минимум…
— Мой дом! — ору. — Я в своем доме! В доме, подаренном мне моим дедушкой! Моим де-душ-кой!
— Но живу в нем я, Надежда, — он издевается, и взгляд с моей фигуры в целом не спускает. Глазами трогает мне шею, затем ими же массирует грудь — соски встают и об этом громко заявляют, трутся о швы бюстгальтера и пекут. — Значит, правила нахождения здесь устанавливаю я. Выгнать тебя в ночь, к сожалению, не могу — у меня есть совесть и остатки сочувствия к вашему нежному и слабому, исключительно на передок, полу, поэтому прикройся и все! На сейчас этого будет вполне достаточно.
— Хам и грубиян! Это очень странно! Тебе не кажется? Твое присутствие, придуманные правила. Ты вообще кто? Завтра тебе придется отсюда убраться, какие бы ты тут порядки не развел.
— Еще посмотрим! Твой отец меня сюда пустил, разрешил пожить, я не стал отказываться, он был очень убедительным…
Отец? Врешь, Морозов, врешь! Он мне сказал, что в доме производится ремонт и это все затянется надолго. Папа никогда бы так не поступил со мной.
— Что с одеждой, Макс? Я попросила, а ты, — сую ему под нос его же носки, — только это принес. Все? Больше ничего не сможешь предложить? Или…
— Я одет, кукленочек, меня ничто не беспокоит и все очень устраивает. Как говорится, с этим полный порядок, а вот на твой пятьдесят шестой размер, естественно, ничего нет. С такими тетками я не имею ничего общего. Гуд бай, мини-пигги, крошечка!
— Я сорок второй ношу…
— Да пофиг! Не утруждайся с объяснениями, все равно в этом ни хрена не понимаю, но женские брюки от мужских штанов-подштанников все же отличаю. Мне нечего тебе предложить, ну, кроме вот этих носков. Извини. Полотенце ты и сама в состоянии выбрать!
Нечем крыть! Я раззявила рот от изумления и наполнила влагой глаза. Но вместо слез и слов негодования за меня громогласным продолжительным урчанием отвечает желудок — пищевой предатель. Я очень сильно есть хочу — просто дрожь в конечностях и помутнение рассудка! Испугалась, затем замерзла, разнервничалась, накричала — стрессанула, а теперь надо повысить уровень упавшей глюкозы в крови. Я сегодня на своей обычной диете — утром родительский завтрак и, как бы, все! В обед,
«Приятного аппетита и спокойной ночи, Наденька!».
Такое урчание Максим, естественно, не оставляет без своего внимания.
— Ты ела что-нибудь? Надь? Ты голодная? — как-то внезапно участливо спрашивает. — Кукленок, Наденька?
Ему не все равно? Обо мне беспокоится? Не верю! Хочет свое эго потешить и доказать, что мужик-добытчик! Вот и все!
— Не смей так называть меня, Морозов. И, вообще, тебе какое дело до моего рациона? — опустив глаза, шепчу.
— Прохорова, — Макс хищно прищуривается, шипит в лицо словами, теперь уже основательно повышая тон. — У тебя со мной личные, индивидуальные, непреодолимые разногласия и проблемы или ты со всеми такая дикая и неуверенная? В глаза мне смотри! Сюда! Я немного выше! НАДЯ! — рявкает, а затем склоняет голову, как эдемский змей — ищет жертву для своего пронзительного взгляда. — В глаза, Прохорова! Я пока только спросил, по-моему, нормально, без подъебов, попытался проявить с тобой обыкновенную вежливость и внимательность. Я спрашиваю об этом, потому что могу накормить бесплатно, если не побрезгуешь моей стряпней…
Господи! Что я опять творю? Зачем так себя с ним веду? Мы — практически с этим зверем родственники, хоть и не кровные, а собачимся как будто супружеская пара. Сколько его помню в своей жизни, всегда именно так! Скандал, ругань, потом родительское примирение, потом «разбежались», а вот теперь, похоже, с Максом начинаем наш новый цикл…
— Максим, извини, пожалуйста. Просто, — глубоко вздыхаю. — Стою тут перед тобой с «незакрытым багажником» и это жутко раздражает, ты еще подкалываешь…
— Сказал же, что все нормально и понимаю твою естественную реакцию. Напугал тебя. За это прошу прощения. Но в остальном я не обманываю, из женских вещей у меня ничего нет. Нет женщины под боком в данный момент! Так получилось, — затем в сторону добавляет. — Может оно и к лучшему…
— Пожалуйста, не важен фасон и размер. Максим, не унижай меня. Я прошу тебя дать мне хоть что-нибудь из твоих вещей…
Он передергивает лицо, кривит рот и как будто шепчет «сука, хрен с тобой», а затем головой показывает направление:
— Выберешь сама. Идем!
Мы поднимаемся с Морозовым на второй этаж, следуем к его комнате в моем доме. Я точно помню, что там был кабинет, но никак не спальня.
— А ты давно тут?
— Три недели.
Значит, отец заранее знал, что мне здесь не жить, так как занята квартирка!
— Тебе негде жить, нет своего угла? Что-то случилось? — пытаюсь прощупать почву. — Я думала, что у тебя есть своя квартира или хотя бы съемное жилье, но не этот дом.
— Так бывает, Надя. Не хочу об этом говорить, давай не будем. Я уеду завтра, об этом не волнуйся.