Любовь нас выбирает
Шрифт:
Я, кажется, закатываю глаза, а зверь тут же исправляется:
— У меня их было много, Надя. Слишком! И все куклята, как на подбор третий, четвертый, правда, был один второй! Шпилил их направо и налево, а надо было небо и деревья изучать. Поэтому, не принимай мой словесный поток на свой счет. Никогда! Это абсолютно лишнее. Поверь, кукла, в твоей прекрасной жизни такое точно не пригодится, а нервную систему основательно посадишь… Век воли не видать!
— Все эти годы, Максим. Я это имела в виду. Что ты делал? Где жил, что видел? Как сложилась твоя судьба?
—
— Я жила в столице, Морозов. Там, там, — демонстративно сглатываю и отворачиваю лицо, не хочу его зрительного контакта, не выдержу — мне стыдно перед Максом, — там плохо, зверь. Очень! Мне было плохо. Я сбежала оттуда из-за сексуальных домогательств своего шефа и абсолютно ничего в своих профессиональных занятиях не добилась. Под крыло к родителям вернулась… Я — посредственность, никто, бесперспективная лимита… Я…
— Я женился, кукла, через два года после твоего отъезда, а затем неожиданно присел. Я былл в тюрьме, Надежда. Полтора года — слишком долгие восемнадцать месяцев в неволе. Моя статья — умышленный поджог! Такая вот усмешка доли. Я — пожарник, Надя, в крепкой и дружной семье всеми уважаемого пожарного. Кость в горле у своих родителей, стыд и позор семьи, и этот, как его, человек в телогрейке, зэка. Вот только три недели назад вышел на свободу. Пока отбывал срок, с женой развелся, а все, что нажил — там немного было, я, как оказалось, не способный и в этом направлении тоже, истратил на судебные издержки, штрафы, компенсации. Лишился всего — жены, квартиры, машины, любимой работы, простого уважения. Живу в гостях у Прохоровых, на прямом иждивении своего неродного отца, пытаюсь заслужить утраченное доверие родной матери, параллельно вкалываю на общественно-полезных «подай-принеси» работах и ищу хоть какое-то занятие по душе. Я — недоповар-неудачник, Надь, который готовит в час ночи богатенькой зажравшейся девчонке на кухне в наследном доме ее деда по отцовской линии… Вот и…
— Я серьезно, а ты, как обычно. Пошел ты, Макс! — резко вскакиваю со своего места, с грохотом стул на пол опрокидываю. Отталкиваю ногой, швыряю грязную ложку в раковину и выбегаю из тесного от его присутствия помещения.
Заскакиваю в первую попавшуюся комнату и тут же замыкаю дверь на все доступное количество оборотов:
«Зачем ему открылась? Жаловалась на жизнь зачем? А главное, ЕМУ! Ему твои метания зачем, Надежда?».
Все просто! Хочу, чтобы пожалел, чтобы Максим пожалел. На жалость к зверю набивалась?
Утром просыпаюсь от осторожного, но настойчивого стука в дверь:
— Ты там не повесилась, Надежда? Кукленок? Тук-тук!
Что он хочет? Чего еще? Половина восьмого! Утра? Он что? Такая ранняя пташка или у него разыгралась почечная колика или воспалился долбаный аппендикс?
— Что? — распахиваю дверь, забыв «запахнуть» его штаны и свою расхристанную рубашку. — Чего тебе?
—
— Надзорный орган за твоим недоморальным обликом, Максим?
— Ха-ха! Но, — тянется рукой к моему бедру — указывает, что мне следует закрыть, я отхожу в сторону, а там основательно прикладываюсь о дверной косяк плечом. — Застегнись на все пуговицы, а то тебя и меня заодно мой папа заругает. Я не намерен еще присесть за развращение малолетних девочек…
— Я не буду давать ложные показания. Ты на такое не способен. Не переживай! А я, Максим, не ябедничаю!
— Ты меня не знаешь, кукленок! Я — садист и сексуальный извращенец. Хочешь доказательств? — на меня как-то грозно надвигается.
— Нет, не хочу! — выставляю обе руки перед собой.
Нас прерывают? Звонок? По-видимому, «Папа Юра», Макс? Беги, открой дверь!
— Прохорова, я прошу. Надь, не подводи меня. Я на испытательном сроке. Слышишь? — он без конца оглядывается на меня и одновременно с этим направляется вниз, чтобы открыть своему отцу. — Пожалуйста, Надежда! Прошу!
Глава 5
— Привет! — улыбающийся Велихов протягивает мне руку. — Спишь еще, Макс?
Не помню, чтобы договаривался с Гришей о встрече. Чего это он? Я, конечно, под надзором, но не адвокатским же. И потом, я, если можно так сказать, абсолютно чист перед законом, все-все выполняю — не каверсую, не высовываюсь — просто не с чем, гол, как сокол, на ближайшие полгода, а может и на более долгий срок. С каждым днем времени становится все меньше, и я этому бесконечно рад. Но…
— Здорово! Тебе, как погляжу, не спится или со своих гулянок чешешь? Ты зачем приехал? Это то, о чем я подумал? Есть что-то о Ризо, о моем сыне? Новые факты появились?
— Нет, увы, тут по нулям. Пока ничем порадовать не могу, Максим. Прости. Совершенно по другому поводу. Думаю, все же не менее приятному. Впустишь или на уютном аглицком крылечке будем разговаривать? — адвокат-плейбой двумя пальцами, тем самым пошловатым жестом, стягивает темные очки, прищуривает глаза и дебильно скалит зубы. — Ты занят, что ли, Макс, или все-таки проявишь гостеприимство? В любом случае не задержу. Вопрос пяти минут. И я думаю, что это тебя «ого-го как» заинтересует. Как там, на блатном жаргоне, зуб даю!
Нет новостей оттуда, Гриша! Все остальное — нет, не заинтересует! Как долго ждать чего-нибудь существенного, полезного, нужного? Кто бы сориентировал в этом направлении?
— Проходи, — со вздохом отползаю в сторону и вытягиваю свою руку, указывая утреннему неожиданному посетителю направление. — Гриш, а какие вообще подвижки в моем деле? Есть что-то, чем мог бы поделиться со мной? Рад любой инфе.
— Макс, это так быстро не происходит. Ты должен понимать, что там крепкий тыл и отлаженная система, и к тому же, большие-пребольшие деньги. Ты хочешь законно и юридически грамотно, это — долго, медленно, но надежно…