Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Шевцов!
Отставляю в сторону свой не до конца употребленный допинг и, прищурившись, пытаюсь взглядом зафиксировать где-то на выходе из аэропорта свою маленькую дочь. Похоже, жена настолько истосковалась за Наташкой, что вообще не различает лиц, фигур, походок, тряпок, нацепленных на всех девицах среднего роста. Ей любая цыпа за свою сойдет!
— Ты выпустишь меня? — поворачивает ко мне немного искаженное женской яростью лицо. — Что за игры, Юра? Детский сад какой-то!
— Да ради бога, леди. Когда тебя повяжут за приставание к людям, я развернусь и на скорости уеду.
Хлопок двери и шустрый прыжок жены на землю немного отрезвляют, но все же не до конца. Суечусь глазами по лицам улыбающихся немного уставших от различных трансферов людей, выползающих из автоматических дверей летного аэровокзала, и не вижу нашу девочку. Куда и к кому жена сейчас пошла?
Марина стремительной походкой подскакивает к какой-то чересчур худой девчонке, шатающейся на штилевом ветру, словно незакрепленный на мачтах парус. Не может быть! Моргаю несколько раз, а на финальном движении еще и сильно зажмуриваюсь. Это какой-то кошмарный сон, однако, наяву! Кто бы ущипнул или подтолкнул — эй, люди, ау! Поочередно открываю глаза и наблюдаю весьма неутешительную картину.
Она зябнет, что ли? Февраль, конечно, лютый месяц в наших южных широтах, но не до такой же степени. Нулевая температура для нее, по-видимому, смертельна, не простой пустяк. Ее колотит так, словно несколько амбалов нещадно лупцуют одного несчастненького гада в мешке.
Это что? Живой труп? Моя красотка не такая. Бред, ей-богу! Сам над собой с издевкой в мозге ржу.
— Юра… — Марина открывает заднюю дверь и рукой направляет высохшее мумифицированное пуховиком тело на пассажирские сидения, — помоги нам с багажом, пожалуйста. Родной?
Встречаюсь взглядом с леди всего на одну минуту только лишь для того, чтобы убедиться, что она, как мать, не перепутала свое дитя, не обозналась и не затянула к нам в салон постороннюю девчонку, которую потом будут искать по жалостливым объявлениям, расклеенным на каждом столбе, всей нашей «городской деревней». Нет! Похоже, родная стопроцентно уверена в том, что вытворяет. Зря!
— Папочка, привет.
Смаргиваю и таращусь через зеркало на жалкое подобие моей Наташки. Сука! Это сама смерть! Со мной разговаривает бледная транда с косой.
— Детка, ты тяжело больна? — брякнул вслух и не подумал, теперь уж ничего не попишешь, надо продолжать. — Серьезные проблемы со здоровьем? Что, вообще, с тобой?
А где мой радушный ей «привет» и «как дела, малыш»? Звучит странно, не корректно и абсолютно бестактно, но такой уж я невоспитанный чурбан. Какой за мной присмотр? Что взять с урода? В детстве никому был не нужен, выживал, как мог. Вроде вырос, стал неплохим — так многие люди говорят — человеком, женился на прекрасной утонченной женщине с великолепным пятилетним пацаном, завел семью, построил быт, отгрохал дом, родил и воспитал троих детей, еще к тому же рыжую блохастую ревнивую скотину, но…
— Нет-нет. Я… Со мной все хорошо, — опускает взгляд и дергается на сидениях.
Это не моя дочь! Кто там? Меня кто-нибудь вообще слышит? Я настоятельно прошу вернуть мое!
— Это… — кашляю, а затем, как дикий зверь, рычу. — Марина, я покурю!
Выплевываюсь
— Юрочка, — жена подскакивает и теперь танцует рядом, — пожалуйста, успокойся. Все ведь хорошо. Наташа благополучно долетела, прекрасно себя чувствует…
Чувствует себя прекрасно? Жена, похоже, шутит! Сверкаю глазами и тут же прячусь от нее.
— У нее это, — дрожащими руками прикрываю свое лицо. — Она не ест? Совсем, что ли? Господи! Сколько в ней живого веса? И, вообще, какие-то килограммы в ней еще имеются? Душа, кости, внутренние органы, в конце концов? Она что, сбежала из концентрационного лагеря? В каком-то гетто над ней так издевались? Ей предстоит реабилитация? И что у нее с лицом? Эти острые скулы, синие губы и запавшие глаза? Она психически больна? Помнишь, мы с тобой смотрели передачу, там еще… Марина! Ну, успокой же меня. В семьдесят лет я думал отдохну, понянчу внуков, а по факту… Блудный замученный ребенок и дерганый старик!
— Родной, пожалуйста, давай спокойно.
Да я охренеть как спокоен! Подумаешь увидел то, что и на смертном одре не предпочел бы, как жизненную летопись, просмотреть. Хочу просто закрыть глаза, расслабиться, пару раз дернуться и испустить без боли дух. Но видеть, как мучается мой несчастный ребенок — нет, не хочу. Она ведь страдает? Корчится? И просит помощи? Марина просто поражает…
Отступаю от нее еще на парочку шагов. Выставляю руку и размахиваю перед все так же приближающейся ко мне женой раскоряченным, словно для пистолетного курка, дергающимся указательным пальцем.
— «Успокойся, родной» — это все и наш разговор закончен? Объяснения, например! Нет? Не планируются, не предусмотрены для не слишком умного отца? Чертовы девки! Я даже не знаю. Возможно, какие-нибудь оправдания или на худой конец — «так требует мода, Юра», а «ты старый пень, поэтому ни черта в этом не рубишь». Что-нибудь такое, леди! Я подсказываю тебе, сообщаю то, что могло бы хоть немного привести меня в сознание и успокоить основательно пульсирующую кровь. Ты знаешь, я бы и такое сейчас с легкостью ментальным образом сожрал. Так что, я жду, леди! Твою мать! Иначе, — разворачиваюсь лицом к машине и устремляю взгляд на тонированные окна, за которыми сейчас скрывается «не моя» дочь, — я с пристрастием допрошу ее. Никому не понравится то, что я планирую с этим «нечто» сотворить. Поэтому начинай! Ну-у-у-у! Вперед! Твое время пошло.
— Нет-нет. Послушай, это не анорексия, не психическое заболевание, не сознательная пытка или самопожертвование в угоду каким-то модным идеалам. Наташа похудела. Сильно, даже чересчур. Не отрицаю и она все понимает. Это поправимо. Откормимся — не будет никаких проблем. Я осознаю и отдаю себе в том отчет, что ты не ожидал и тебе очень неприятно…
— Да мне противно, Марина, — обрываю. — П-Р-О-Т-И-В-Н-О! Слышно или громче повторить? Не путай слова, леди. Откровенно противно. Я блевать хочу. Что это за вид? Так в ее новой стране принято ходить? Это такие там высокие стандарты? Я сейчас взорвусь. Подгоняй существенные объяснения. Потому что…