Любовь одна – другой не надо

Иголкина Леля

— Ты такой взрослый, сынок? — поглядывая из-под моей руки, мама тихо говорит. — Красивый, высокий, но немножко грустный… Устал, детка, да?

— Немного, — сухо отвечаю на ее вопрос, не заостряя особого внимания на выказанных раньше комплиментах. — Мам? — не глядя на собеседницу, куда-то в сторону шепчу.

— М? — несильно трогает, слегка сжимает мою талию.

— Отец зол? Не в настроении?

— Зол? — с удивлением переспрашивает. — Петь, с чего ты взял?

— Чересчур серьезный, — прожигаю взглядом затянутую в черный пиджак гордо выгнутую спину впереди нас с ней идущего мужчины.

— Он всегда

такой. Особенно, когда дело касается его детей. Петь, ты же знаешь, как он волновался за тебя и потом невосполнимое и до конца не прожитое горе с Элей… Господи! — всплескивает руками, прикрывает рот. — Она такая молоденькая. Мне так жаль, сынок… Прости меня, что не были на ее кремации. Прими мои соболезнования, дорогой.

Принимаю, ма! Это слишком тяжело, поэтому прошу:

«Довольно!».

Умоляющим жалостливым взглядом безмолвно заклинаю ее на этом слезные причитания и скулеж о несправедливости мироздания и молодости моей умершей жены закончить, пока мы не забрались в дебри супружеских проблем, а также непорядочности и отсутствующей напрочь женской верности.

Сейчас, наверное, посыплются вопросы из разряда, как так вышло, что твоя жена ушла после не слишком продолжительной и по всем симптомам и способам борьбы вполне себе излечимой болезни. Все-таки медицина далеко ушла вперед и сделала не просто жалкий микроскопический скачок, а прямо-таки грандиозный прорыв в исследованиях ну очень нехороших заболеваний, да и возраст Эльки способствовал ошеломительному успеху. Как же так? Ну как же так? Все просто, господа. Ее лечили от одной простейшей хвори, не догадываясь о том, какой их после обязательного вскрытия за углом вывернутой хирургическим путем грудины ждал охренительный секрет с огромными последствиями для окружающих покойницу людей, для меня, например, как для ее официально узаконенного мужа и вместе с тем уже, наверное, не слишком любимого и дорогого сердцу мужчины. Добавить бы более конкретное определение — мужчины, «не пользовавшегося больше у жены огромным половым влечением, так как в этом у моей Эльвиры отбоя на стороне не было и больше нет, и однозначно, теперь уже со стопудовой вероятностью не будет»…

— Что это за место, пап? — рассматриваю магазин, в который заскочила мама, чтобы, по ее словам, порадовать прибывшего в гости «маленького мужчину».

— Шоколадница, — отвечает, закуривая сигарету.

Картина восемнадцатого века, что ли? Художник Лиотар и его сухая тетенька в доисторическом чепце с нержавеющим подносом и горячим шоколадом?

— М? — с недоумением на лице и вопросом на языке поворачиваюсь к отцу.

— Сигарету, сын? — предлагает свою пачку.

— Не откажусь, — вытягиваю яд, затем прикуриваю от стоящего не колышущимся торчком пламени отцовской зажигалки.

— Пока мама чистит магазин и ни в чем себе финансово там не отказывает, предлагаю загадить мой салон никотиновой отравой, — ухмыляется отец, цинично выгнув верхнюю губу. — Ну, Петя?

— Что за шоколадница такая? — затягиваюсь смолой и табаком, и не рассчитав силенки своих слегка убитых легких, кашляю. — Пап, охренеть. Ты на махорку перешел?

— Да, сынок! Я не размениваюсь на кальян. Сильно для тебя? Или жестко?

— Да все сразу, пап. Боюсь, что сердце выпрыгнет наружу, а внимательно осмотревшись по обстановке, икнет, рыгнет и на хрен остановится. Ты бы поберег

себя!

— Всенепременно, Велихов, всенепременно, — в ответ смеется и указывает зажатой сигаретой между указательным и средним пальцем на витрину заведения. — Это место, где продают очень вкусные конфеты, мороженое, шоколад и…

— Зефир, наверное? — улыбаюсь, вспоминая, как сильно мама обожает яблочное лакомство.

— Ручная работа и очень неплохое заведение, между прочим. Они только вот открылись, но мы с мамой там частенько вечерами горячим шоколадом или кофейком с каким-нибудь лакомством, если можно так сказать, обедаем.

— А-а-а! — растягиваю восхищение и возвращаюсь взглядом в боковое стекло.

— Петь…

Ну, наконец-то, папа! Я долго ждал, когда ты начнешь свой фирменный допрос.

— Я слушаю.

— Твое возращение к чему-то приурочено или это простые погляделки на надоевших предков. Мол, живы или отошли к Нему? Сашка с нами, тебе об этом не стоит волноваться. И потом, после того, что ты перенес, а я не проявил должного внимания к твоей семье, то прости меня, пожалуйста, — замолкает на одно мгновение, — я ведь вовремя не высказал тебе слова сочувствия. Мать, вероятно, постаралась за меня? Но я хотел бы сделать это сейчас, если ты не возражаешь.

— Обойдусь, не стоит. А что касается, моего визита, то скажем так — мне просто захотелось, — передергиваю плечами, поправляя ремень безопасности. — Захотел погостевать у вас. Ты же не возражаешь?

— Нет, конечно. Наоборот, очень рад. Петь, — трогает меня за мочку уха так же, как в беззаботном давно ушедшем детстве, — повернись ко мне. Чего ты ерепенишься? Обидел чем? Выскажи в лицо, пожалуйста, и забудем обо всем. Сын, ну?

— Отец… — шиплю, — пожалуйста. Сейчас очень неподходящий момент для этого всего. Вот вернулся и вернулся, что такого? Ты не рад?

— Наоборот. Я просто не хочу, чтобы уезжал. Ты к нам надолго?

— Не хочу загадывать о времени.

О времени, которого у меня, похоже, больше нет. Наверное? А вдруг еще все обойдется?

— Что-то случилось? — отец прикасается к моему локтю, немного тянет за пиджак и произносит. — Повернись ко мне, пожалуйста. Слышишь? Давай-давай, не выкаблучивайся и не веди себя, как девочка, решившая внезапно или наконец-то расстаться с надоевшей девственностью.

Сказать ему? Или пока не стоит? Я ведь так и не сдал повторный диагностический анализ. Зачем сейчас о чем-то сообщать, когда неясен результат, цель, да и с предпосылками к исследованию есть небольшие неувязки. Мы ведь не жили с ней, как муж с женой, на протяжении полугода, пока Эльвира курсировала по кроватям случайных натурщиков с большим пробегом, полученным на мольбертах в пространствах мастерских других художников с нечистыми на вирусное содержание телесными жидкостями.

— Отец… — начинаю говорить и тут же замолкаю, увидев то, на что зрительно больше не рассчитывал, если честно.

Это же… Чего-чего? Я сейчас ни хрена не понял! Это ведь она? Присматриваюсь к вышедшей из магазина матери, беседующей с мелкой темноволосой коротко стриженной девчушкой. Ах, даже так! Ну значит так, да? Теперь ты, сука, шоколадница?

— Это ведь… — тычу пальцем в тонированное стекло. — Хр-р-р-р… — и больше ничего.

— Ага. Решила построить свой бизнес. У нее неплохо получается, Петя. Узнал?