Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
Велихов прихватывает губами шапочку вертящегося перед его носом маленького ребенка, несколько минут о чем-то думает, а потом тихо говорит:
— Умиротворение, Юра, просто-таки космическую безмятежность. Еще отменное спокойствие. Уверенность, конечно. Надежность. Свой крепкий тыл — там есть она и двое мальчишек. Желание жить, наконец. Понимаете?
— Еще бы… Еще бы, парень! Еще бы…
Сын!
Послесловие. Сын
Устал? До чертиков! Пресытился? Едва ли! Пустил все на самотек? В точку, в тот самый центр удовольствия! Один ведь раз живем! Однозначно,
Рассматриваю голых девиц, с которыми оказался в одной кровати, то ли по велению сердца, то ли по острой необходимости, то ли по причине долбаного цинизма, обыкновенной пошлости и потребительского отношения к отдельным личностям из человеческого мира, то ли, потому что…
Моя Эля умерла! Жены со мною рядом больше нет… Ушла совесть, но осталась страсть и похоть. Две девки сразу? Ну, я самоуверенный наглец! Безумец! А что такого-то?
— М-м-м… — блондинка, кажется, потягивается, постанывает и закидывает на меня длинную шпалообразную ногу. — Пите-е-е-р…
— М? — опускаю голову, подбородком прижимаю женскую макушку и прохожусь своей щетиной по ее великолепным белым волосам. — Что хочешь, сучка?
— Который час? — спрашивает вторая, укладываясь на спину и дергая плечами, подползает к моему второму боку.
Поздновато, леди! Где-то двадцать девять лет моей, по-видимому, не совсем удачно сложившейся жизни.
— Какая разница, детка? — закидываю за голову руки, подкладываю их под свой затылок и выгибаюсь телом, рассматривая кое-где пожелтевший от дождевых потеков с крыши потолок квартиры своей недавно умершей жены.
— Ха! — блондинка ерзает и забирается под миниатюрное для троих взрослых человек демисезонное одеяло. — А что у нас тут, мальчик?
Да, детка, ты на верном пути. Иди, иди, иди туда. Скорее же, мерзавка! Там внизу ждет восставший и весьма не маленький сюрприз. Член натягивается предвкушением, а я обыкновенного женского внимания жду. Приступай же, маленькая… Ну-у-у-у!
— Да-а-а-а, — немного расставляю ноги и подаюсь пахом проплаченной на целый вечер суке в рот. — Вот та-а-а-ак! А ты, — обращаюсь ко второй девчонке, — иди ко мне…
Профессионалки, без сомнений! Садится стерва на лицо и ерзает собой по моему заготовленному для женской плоти языку. Хочет внимания и ласки?
— Госпо-о-о-оди, ты тако-о-о-ой… — в пояснице выгибается, руками упирается в кованое изголовье и насаживается мокрой щелью на мой рот. — Да, да, да…
Не останавливайся, детка! Вот так! Обхватываю женскую задницу двумя руками и задаю ее отрепетированным многочисленными половыми связями движениям свой персональный ритм. В то время пока вылизываю верхней половиной шлюху, нижней возбужденной получаю наслаждение от минета белой кобылки, издающей пожирающие звуки, словно из подземелья, в котором изголодавшийся за дешевым мясом зверь живет.
— Да,
Двигаю тазом, трахаю выказавшую своим ртом особое внимание проститутку и вижу перед собой только ее зеленые улыбающиеся и все-таки блестящие от слез глаза. Эля, Элечка, ну, прости, наверное, меня… Так уж вышло, сука!
— А-а-ах! — девица извивается, содрогается, как будто бы прокалывается нутром и с громким звонким «ахом» кончает на моем лице, затем сползает плотью и укладывается слегка вспотевшим телом мне на грудь.
— М-м-м, — задушенно мычит вторая.
— Тише, детка, — приподнимаю развалившуюся шлюху, — задавишь свою подружку. Ты там как? — последний раз насаживаюсь членом беленькой на горло и спускаю пену на улыбающееся, словно находящееся в прострации, лицо.
— Ей не привыкать… — дебильненко хохочет, шустро поворачивает голову, разглядывает свою «заевшуюся» подружку, вытирающей ладонью замызганное мной лицо.
Да уж! Это видно, леди!
У каждого свое призвание в этой жизни. Они обыкновенные дешевки, торгующие телом за несколько бумажек, хрустящих разнообразным номиналом в карманах у озабоченных середнячков и роскошных богачей. Моя ушедшая жена была художницей, безработной нищей, служащей неугомонной Музы, такой малышкой, о которой говорят «женщина не от мира сего, зато с фантазией на девственный от красок холст у маленькой — порядок». А я… Я уверенно пошел по юридическим стопам своего отца. Адвокат! Гражданское право! Неплохо было бы добавить слово «горе», а теперь еще, после того, что я тут натворил — «позор семьи», «больной на похоть идиот». Ох, твою мать…
— Алло, — прижав плечом свой телефон к уху, с намыленным воздушной пеной для бритья лицом отвечаю на настойчивый мобильный вызов. — Велихов!
Это не хороший абонент, звонок не из приятных, не до любовных сантиментов, да и я, как это ни странно, абсолютно не готов к беседе, но на вызов все-таки ответил, значит нужно что-то говорить, а не молчать.
— Добрый день, Питер! — произносит женский мелодичный иностранный голос.
Добрый ли?
— Вы кто? Я думал, что мне перезвонит сам врач, а Вы… — настроением и тоном голоса транслирую ничем не скрываемое удивление.
— Прошу прощения, я медсестра из регистратуры. Меня уполномочили обзвонить клиентов…
Очень приятно! Профессионально, а главное, душевно. Видимо, дела мои настолько плохи, что медицинское светило не посчитало нужным сообщить вынесенный мне вердикт лично, а вместо себя решило подослать какую-то наверняка сопливую медичку. Отрабатывают на практических занятиях, как сообщать обреченным о том, что их время пришло, а кукушка на звонком «ку» слюнями поперхнулась. Заканчивай, «Петруша», желчь на простых смертных, ни в чем не повинных людей, испускать. Молча слушай!
— Я Вас внимательно слушаю, — останавливаю монотонные движения по распаренной коже бритвенным станком.
— Анализ нужно пересдать. Понимаете…
Ох, е. ать! То есть два месяца томительных ожиданий и ночных терзаний, а также мои недельные запои, плюс беспорядочные половые связи и никому на хрен ненужный отпуск за свой счет на протяжении всего представленного времени пошли, как говорится, псу под хвост.
— Причина? — сиплю сквозь зубы, перебивая вежливую медсестру.
— Нам очень жаль, но результаты не получили должной расшифровки.