Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
Ох, бла-бла-бла!
— Что это означает? Почему со мной не связался врач, который рекомендовал это сделать? В конце концов, процедура не бесплатная. От результата этого анализа зависит не только моя жизнь, но и безопасность людей, с которыми, — заикаюсь, путаясь в определениях, — с которыми… Блядь! С которыми у меня… Вы же понимаете?
— Нам очень жаль. Вероятно, в клинике произошла какая-то путаница, кроме того, мы грешим на некачественную партию реактивов. Поверьте, пожалуйста, Ваш случай оказался не единичным…
— То есть вы обрекли на неизвестность херову кучу людей? — выключив такт и изворотливость адвоката, не контролируя поток ненорматива, в
— Нам очень жаль. Пожалуйста, Петр Григорьевич…
— На хрен пошла, курица тупая. Ты хоть понимаешь, каково это? А? Я наивно полагал, дурачок простодырый, чтоб вас всех, что сегодняшний день будет первым днем моей свободы от неизвестности, а по факту… Сколько? — откидываю станок в раковину, слушаю дребезжание металла по фарфору. — Сколько, а? Еще два месяца ждать, еще терзаться, еще с ума сходить? Не боитесь, уважаемая больница и великолепные сочувствующие врачи, что я пойду вразнос, а? Не страшно, суки? Окроплю каждую дешевку собой, так сказать, благословлю на неизвестность, которой вы на протяжении шестидесяти дней знатно потчуете меня!
— Ваши личные данные и контакты… — мямлит в трубку, не стараясь меня перекричать.
— Вот как? Ну-ну! — прищуриваюсь, вздергиваю подбородок, рассматриваю в зеркале свое сегодня пока еще не слишком качественное отражение.
— Мы формируем реестр… — втирает в мои уши очередную хрень.
Пугает, жучка? Предупреждает, чтобы я членом по округе не махал?
— Реестр кого?
— Вы понимаете…
— Завали хлебало, сука. Не разобравшись, ни хрена не выяснив, вы стильно налепили мне на лоб клеймо, сформировав тот самый список идиотов. Вы так гуманны, господа — любезные доктора, сестрички, лаборанты, изверги без души и сердца, но зато в белых халатах. Если бы вы выполняли свои обязанности должным образом, согласно уже установленным и отработанным не один десяток лет протоколам, то вот такой х. йни не было бы. Так что… Трахаться-то я могу, малышка?
— Я не знаю…
Спасибо, стерва, и на этом!
— С презервативом… — пытается леща мне кидануть.
— Однозначно! — рявкаю и отключаю совсем не успокоивший меня звонок.
Замечательно! Пора отсюда когти рвать!
Какого хрена я здесь вообще сижу? Мы были с Элей в отношениях, затем по обоюдному желанию зарегистрировали счастливый брак, потом уехали сюда в настырных поисках несуществующего счастья с весьма и сильно призрачной надеждой:
«Питер, может здесь мне повезет? Я прошу тебя, давай попробуем, любимый… Ты со мной?».
Я ведь выполнил все ее желания: огромная квартира-студия почти на чердаке в потайном кармане у все-таки отсутствующего Бога, официально оформленная только на нее — такой подарок с пользой от моих родителей на шикарную свадьбу двух юных голубков; огромная мастерская с прикрытыми полотнами и с запахами бензина, растворителя для красок или скипидара, раздражающими мои слизистые мерзкими миазмами, провоцирующими непрекращающийся рвотный рефлекс. Спрашивается, чего еще желать, ребята? Нет-нет, похоже, этого нам оказалось мало, и мы с женой возомнили себя богемой с небольшим заделом на пришлепнутых тяжелой, финансово затратной, жизнью двух интеллектуалов.
К моей семье вдруг прицепились периодические отлучки художественной дивы за внезапно откатывающим вдохновением, потом нарисовалось супружеское существование врозь в моменты творческих заторов «мастера»; мгновенно вылезли друзья, которых было как-то «мало»; затем тусовки, скучные, почти для престарелых облысевших от горьких дум о вечном чудаков, рауты и графоманские вечера; выставки для избранных ценителей;
Что там по номиналу? Ну, по факту на сдачу с очень крупного бабла я получаю однозначно мертвую жену со сгнившей вместе с ней срамной болячкой, прах которой мне следует через три часа передать ее безутешным, так и не смирившимся с диагнозом и окончанием родителям, финансово неприбыльную практику и неизвестность в статусе «а не являюсь ли я переносчиком опасного неконтролируемого заболевания». Мне однозначная пиз.а! Пора из города линять! Куда? Куда? Куда…
К родителям — на свою истинную Родину, к великому отцу, к любимой матери и к младшему братку. А если бы я был здоров, успешен, по-прежнему женат и «бороздил» клиентов по юридическим морям, то вспомнил бы о том, что у меня в той, в спешке брошенной, стране, которую я тогда, казалось, навсегда покинул, есть очень крепкая семья? Думаю, что вряд ли, господа…
Отец всматривается в поток людей, шныряющих туда-сюда по огромному пространству зала ожидания в нашем аэропорту в районе международного терминала… Он совсем не изменился! Высокий, сухой, сосредоточенный, да еще к тому же в темных очках, скрывающих его пронзительный до жути стальной взгляд. Выглядит сейчас, как аристократичный Джеймс «Велихонд» — особо опасный шпион, увы, в отставке, но не на пенсии, просто его сняли с опасных полевых работ, но предоставили курирующую все и вся юридическую службу, а рядом с ним стоит изнывающая от долгого, по всей видимости, ожидания, чересчур переживающая за мое стремительное и спонтанное приземление на родной земле чрезвычайно стильная, красивая и обворожительно внимательная женщина — моя дорогая мать, в руках которой я замечаю мелкие, круглые, словно под клонирующую их копирку, аккуратные бледно-розовые цветы, подобранные ее великолепным утонченным вкусом. Букет, по-видимому, приготовлен для меня? Странно, мама, очень странно и неожиданно, ведь ты встречаешь очень взрослого мужчину, но совсем не пацана. Махнув в приветствии рукой и получив родительское встречное благословение, иду, оглядываясь на пританцовывающую от нетерпения маму, за своим куцым багажом. Сняв с ленты сумку и огромный чемодан, затем расправив гордо плечи, быстрым шагом подхожу к двум любимым и уважаемым мной людям.
— Добрый день, родители! — с кривой усмешкой говорю.
— Господи, Петя, — мама вырывает свою маленькую ручку из лап бережно удерживающего ее отца и подбегает к своему вернувшемуся, наверное, из слишком долгого художественного блуда, старшему сынуле.
— Привет-привет! — одной рукой обнимаю тоненькое тело и аккуратно отрываю от земли. — Давно ждете?
— Рейс задержали на два часа, — подошедший к нам отец спокойным голосом произносит. — Как ты? — внимательно рассматривает меня. — Как долетел?
Сочувствует? Сопереживает? Проявляет вежливость в столь щекотливом по человеческим меркам деле?
— Нормально, — пожимаю плечами, оглядываясь по сторонам.
— Идем тогда? — протягивает руку к невысокой ручке чемодана, предлагая помощь.
— Да, — зачем-то дергаю кончик своего носа, соплю, словно насморк на борту случайно, подхватил, и губами клюнув мамину вертящуюся передо мной макушку, поворачиваю нас с ней с намерением следовать за чинно шествующим с моими шмотками отцом.