Любовь одна – другой не надо

Иголкина Леля

— Мне скоро сорок, Миша. С-о-р-о-к! Тридцать девять было в прошлом году. Забыл?

— Считай, что сделал компаньону комплимент, хоть и не планировал. Уж больно ты красив, Григорий. И странно, что не истаскался — сухой, поджарый, а главное, спокойный и даже с юморком, — с твоим-то графиком работы и с несметным количеством баб, которые вьются вокруг тебя, словно мухи изучают…

— Сейчас осторожнее, Мишаня.

— Мед, мед, мед. Конечно! Как ты мог что-нибудь иное подумать! Сладкий мальчик, Велихов Гришок. Ты ведь членом испускаешь феромоны, полностью меняешь окружающий гормональный фон, когда выходишь на охоту. Открой, пожалуйста, секрет. И потом, — он хмыкает, затем подкатывает

глаза и прикладывает мяч к губам, словно на удачу игровую штуку благословляет, — я все-таки считал, что ты не из тех хренов, которые устраивают затяжные конфетно-букетные периоды и ждут, когда она пригласит домой, чтобы с тобой поближе познакомиться. Я в замешательстве, амиго. Свидание с девушкой, надеюсь? Пардон-пардон, с женщиной, соплячки — уже не твой кружок.

— Именно, Ланкевич. Да и с парнями мне неинтересно, голубок, — подмигиваю и пытаюсь приобнять этого холеного засранца. — У вас, уродов, даже шутки детские, плоские. Я ценю юмор, сальные остроты, пошлость под настроение — да я и сам пошляк, иногда цинизм заходит, сарказм отменно переношу, а вот глумление и откровенное издевательство не терплю. Все в силе, как было в двадцать, потом в тридцать пять, и как по накатанному в тридцать шесть и тридцать восемь лет. Секрета никакого нет. Я просто обворожительный засранец, такой себе везунчик с достойным высшим юридическим образованием, но… — останавливаюсь и наигранно громко вздыхаю, — без своей собственной семьи. Согласен быть моим любимым братом, Михаил?

— Та-а-а-к, Велихов! Пошел вон! — он выставляет руку с ракеткой перед собой, угрожает и сверкает глазами. — Два метра, а то и больше! Соблюдай-ка, родненький, дистанцию. Гриша, вмажу в рожу, ты и не поймешь откуда прилетит. Отошел!

Ржем, как кони, кривляемся и крутим жопами, а я еще выставляю свои ноги колесом. Видимо, игра сегодня будет только не выгулянными на слушаниях языками. Пятничный вечер, конец рабочей недели, мой любимый закрытый сквош-корт и Мишка, случайный по работе друг. Еще, правда, запланировано необычное свидание. Имеющаяся «дама сердца» на этом настояла — орала, топала ногами и не давала без торжественного обещания отъе.ать:

«Давай, сладкий, разнообразим нашу сексуальную жизнь. Ты ведь не возражаешь?».

Разнообразим? Сексуальную жизнь? Нашу? Нас нет, малыш! В один момент я именно по этому поводу — притяжательная формулировка частной собственности, немного ее домыслы и высосанные из пальца предположения — основательно напрягся, хотя всегда «за» любые сексуальные эксперименты, в том, правда, случае, когда количество разнополых участников не перешагивает за две живые единицы голеньких кроватных игроков — какие, вообще, могут быть в этой связи проблемы, аргументы, возражения, если по окончании того, что еще и не началось меня ждет охренительный сексуальный марафон. Я много запланировал на эту девку — пусть однозначно пососет, в машине, лифте, в общем коридоре, когда будет на коленях топать на мой траходром, пусть держит хер во рту и не выпускает, и естественно, пусть не грызет, вакуумно, горлом, ближе к нёбному язычку — он так нежно по головке трепещет, я каждый раз торчу, когда она делает мне минет, а потом, так уж и быть, пусть попрыгает на мне — и это ей от всей души позволю, хотя она такая щуплая и с тощим задом, дай-то бог не снесет пером с моего дрына, потом парочку подходов сзади — люблю, когда они с открытым ртом орут в подушку, а я, сжав проволочные волосы и натянув, как течным раскрытым кобылам, удила, поршнем загоняю им по самые шары — визжат, как свиньи, но прогибаются сильнее и просят:

«Да, Гришенька, еще, еще! А-а-ай! О-о-о, да-да! И-и-и-и… У-а-у-а!».

Я, по-моему, завелся. Неуютно стало между ног и щеки странно жарят воздух —

уже точно знаю, что ночью сделаем с Тотошкой не один подход.

— Миха, ты подаешь или мы все ещё изучаем серьезность моих вечерних намерений с…? — затыкаюсь и только лишь одной загадочной улыбкой растягиваю губы.

— С…? — Ланкевич копирует меня и наклоняет голову, пытаясь ловко выдавить имя той, с которой сегодняшнюю ночь я проведу. — Это заглавная буква? Та, с которой начинается ее имя? Наверное, Светлана? Это первое, что пришло мне на ум. Нет? Нет. Тогда, пожалуй, Сонечка? — я отрицательно мотаю головой. — Неужели Серафима? Господи! Согдиана?

— Какая разница! У нее есть голова, две руки, две ноги, и парные половые органы — сиськи, два розовых соска и две нижние губы.

— Это монстр? Григорий, женщина, у которой исключительно две нижние губы…

— Я засчитываю тебе глубокий аут, Миша. Мяч! Мяч сюда, кому сказал!

— Все-все.

Ланкевич в кои-то веки размахивается и запускает шустрый мелкий шар в игру. Мы суетимся на ограниченном закрытом корте, чередуя удары, резво бьем по синему резиновому мячу с желтой точкой посередине. Предпочитаемый медленный шар, его низкая прыгучесть и два опытных азартных игрока — мой партнер по делу, Мишка, и, конечно, я.

— Сука! — орет Ланкевич. — Долбаный аут! Гриша, с тобой неинтересно играть. Ты, как машина, чертов терминатор. У тебя фитиль в заднице тлеет или что?

— Движение — жизнь, Мишаня. Сама жизнь! Я двигаюсь, разгоняю кровь, укрепляю сердечно-сосудистую систему, если тебе угодно, тренирую выносливость. Последнее, сам знаешь, где может пригодится.

— Да пошел ты! Неугомонный черт!

Он швыряет ракетку, бьет ее ребром об пол и разводит руки в стороны, пожимая плечами, куда-то в открытый потолок орет:

— Велихов — ты, Бог! Бог! Бог! Я тебе, — приближается ко мне и упирается лбом в мое лицо, — завидую, друг. Тихо-тихо, — я начинаю отступать, — не кипятись, не дергайся. Объяснения послушаешь или сразу дружбу разорвешь?

Он мне завидует? Да уж! Нашел кому! Многие бы с ним не согласились, что мне в чем-то в этой жизни повезло.

— Говори уже, — все-таки упираюсь руками в его плечи и оттаскиваю горячее дыхание Мишутки от своего лица. — Только обоснованно, адвокат. А не так, в порыве юношеской ярости.

— Ты сделал себя сам…

И тут он абсолютно прав.

— Да ладно тебе, — улыбаясь, пытаюсь отшутиться. — Я даже не вспотел.

— Нет-нет, послушай. Мой старик хочет сделать тебя полноправным компаньоном. Разделить, так сказать, свой «стартовый пакет». На троих, на троих, конечно же, — ухмыляется и наконец-то отступает от меня, — не забывай, что мы с ним родня. Короче…

Я долго этого шанса ждал. Лет восемь точно, а может даже больше. Андрей Ланкевич — хорошо известный в наших кругах юридический прохвост, организовал свою адвокатскую лавочку и переманил меня из государственных защитников в свое вышколенное соответствующим правом стойло.

— Миша, я больше не хочу заниматься уголовкой. Не вижу в этом смысла…

Больше его там нет!

— С каких пор, Гриша? И потом, не руби сразу, шашкой не размахивай. Подумай. Только вдумчиво и хорошенько. Запросто получишь иное направление. Отец силен, а ты его негласный старший сынок. Остановись, оглянись по сторонам и обмозгуй. Ему восьмой десяток, он в контору ходит только, чтобы нас к законному порядку призывать, в основном лямку тянем мы с тобой, так почему не поделить честно, поровну, как положено. Ты, видимо, неправильно сейчас понял мое с бухты-барахты выплюнутое слово «зависть». Ты мой друг, в профессиональной области, конечно. Только там. Я ведь в личные моменты с задушевными беседами к тебе не лезу, не пристаю.