Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
И тут не врет, все так и есть. Мишка — первоклассный друг. Мы много с ним наворотили, разгребли, сняли, а на кого-то здоровски повесили, но без криминальных закидонов — у нас, в конторе у Ланкевича, все по чесноку.
— Дело мне не выдадут. Я узнавал, — шиплю и разворачиваюсь к двери на выход из закрытого спортивного сооружения. — Мы родственники, а это значит, у меня свой собственный интерес. Могу неправомерной херни нагородить. Сгоряча, так сказать. Или по неосторожности. Или преднамеренно, вполне себе с конкретной целью.
— Нет вопросов, Гриш. То дело я могу взять, — подскакивает и дергает концы белого махрового полотенца, внезапно перекинутого через бычью шею. — Вообще не будет никаких проблем.
— Срок исковой давности уже прошел, — задроченно гундошу.
— Ты пошутил сейчас? Недоумка включаешь или запал, действительно, угас. Это убийство… Там от десяти до пятнадцати, в зависимости от степени тяжести. И то, — Мишка хмыкает, — мы запросто можем его на не одно десятилетие продлить — суд, твои заслуги, наши связи — подмажем, на худой конец. Особо тяжкие у нас в стране имеют те самые особые привилегии. Тем более групповое, долгое издевательство, с гребаными пытками, — ловит мой безумный взгляд и тормозит свою неосторожную словесную х. йню. — Прости, Велихов. Заигрался. Я сочувствую.
Беззвучно, мысленно приказываю ему вообще заткнуться, похоже, лихую мысль успешно доношу. Мишка замолкает и открытой ладонью хлопает несколько раз по моему плечу.
— Уже тридцать лет прошло, Ланкевич. Уже тридцать лет, — громко выдыхаю. — Это ведь вся моя жизнь, чувак. Там свидетелей чисто физиологически не осталось и потом, кого искать, расследовать, наказывать, судить, и как вердикт… Пожизненно кормить! Фигуранты под забором сдохли, по крайней мере, я на это очень уповаю, — сжимаю руки в кулаки. — А наших родителей тоже давно на этом свете нет. Мачеха, да отчим. Я им по барабану, абсолютно чужой человек.
— Пожалуй, сменим тему? Извини, Гришаня, чего-то меня сегодня конкретно в твою судьбину понесло, — заглядывая мне в глаза, тихо предлагает.
Этому он тоже завидует? Интересно!
— Я с тобой согласен, — и кивком головы положительность своего намерения подтверждаю.
— Мне кажется, что ты просто устал, Гриш, — друг еще раз прикладывается по плечу. — Много работаешь, тщательно изучаешь, внимательно читаешь, ищешь лазейки. Ты великолепный исполнитель и толковый специалист, отец ценит тебя именно за эти качества, плюс ты связями оброс, как сраный бородавочник. Там, там, там… Всех подкупил своим очарованием. Но я вот что своим средненьким умишком думаю. Может тебе отпуск тогда выторговать у нашего рабовладельца? Могу поговорить с отцом. М? Не возражаешь?
— Возможно, — не отрицаю и, если честно, отдохнуть от уголовной швали слишком самозабвенно хочу. — Давай сейчас об этом не будем больше вспоминать. Но про мои Канары все-таки замолви словечко перед юридическим паханом.
— Заметано. Я в душ. Ты, кстати, с водителем?
— Подвезем! Доставим в лучшем виде. Не переживай.
— Не любишь сам кататься? — подмигивает, а затем стягивает через шею намокшую от пота спортивную рубашку.
— С чего ты взял? — резко торможу движение и таращусь, словно пойманный на чем-то противоправном.
— Ты у нас, как барин, разъезжаешь на машине представительского класса и всегда с Вадимом. У тебя водительские права хоть есть?
— Я тебя сейчас, наверное, неприятно удивлю, возможно, больно огорчу и заставлю больше мне завидовать, но… И квартира, и машина, и подземный, и надземный паркинг, и даже купленные почти профессиональные права — все в наличии и на своих местах. Не сомневайся. «Велихов» — мужик, мачо, продажная шкура, хоть и в белой выглаженной рубашке, в строгих костюмах от известных брендов, но у меня и рваная херня в шкафулях тоже есть. Иногда в избытке. Кое-что таким завистникам по доброте душевной раздаю. Я основательно подкован в каждом из рассматриваемых дамами направлений. Крошки ведь разные бывают, со своими выкрученными запросами. Кому-то нищеброд-Гаврош
— Уболтал! Снимаю свой вопрос и топаю под кипяченную струю, — ухмыляется и чешет в непроницаемые мужские душевые кабины. — Не суйся сюда, мужчина!
— Не имею долбаной привычки. Пойду пока в курилке освежусь.
А ты иди, иди, Мишаня, выдрай спинку и член натри… Лихо же он меня на мнительную мягкость раскрутил! Сейчас я губы здесь развешу, память взбудоражу и буду перечислять номера статей, по которым мечтаю осудить головорезов, изнасиловавших и убивших мою старшую сестру. М-м-м, твою мать, вспоминать об этом с каждым разом тяжелее. Больше, если честно, сомнительных своих душевных истерик не вывожу…
— Привет-привет, мой тяжкий грех… Чистый, скрипящий, мощный… Твоя шелковая чистая кожа — полижу? М-м-м, так бы и сожрала тебя!
Она запускает руки мне на грудь, разминает мышечные половинки и кончиками указательных пальчиков нажимает на мелкие соски.
— Тоди, не начинай, котенок, — упираюсь лбом в запотевшее зеркало и выдыхаю в мутное стекло горячим ртом, — мы так до свидания с тобой просто не дойдем. Это сейчас лишнее. Уже ведь обо всем договорились, расписали наши роли, ты даже придумала какой-то эротический сценарий, а сейчас что?
— Гриш, давай здесь начнем, а там по обстоятельствам немного пыл остудим, чтобы…
— Я не против, но, — пытаюсь провернуться — не дает. Теодора прикасается прохладными губами к кошачьему месту, между моих лопаток, добавляет язычок и всасывает кожу, в финале пропуская шкуру между остреньких резцов, — ты, бля-я-я-я, что творишь?
— По быстрячку?
Не вижу, но прекрасно знаю, что на последнем слове, похотливая девчонка облизывает губы и прикрывает свои зеленые глаза. Тотошка напирает легкой массой — всем гибким телом на меня, придавливает грудью к влажному стеклу, затем заводит свои тонкие руки на мой живот и стаскивает с чистых бедер банное махровое полотенце.
— Тебе помочь? — пошловато хихикаю и ерзаю щекой по холодной гладкой песочно-электрической поверхности. — Перехватить инициативу или ты сегодня босс?
— Только ты, дорогой. Но я, пожалуй, подрочу?
Вот же сука! Еще и спрашивает. Не только! Можно и…
— Ну, — шепчу, — будь столь любезна.
— На колени встать?
Обойдусь. Не хочу сейчас смотреть на ее лицо. Знаю, что Тоди нанесла всю свою боевую раскраску, которую я, как назло, терпеть не могу, на миловидную кукольную мордашку. Не выношу, когда бабы размалевывают свои лица, словно к противостоянию на поле битвы фриков собираются. Поцеловаться с современной женщиной стало просто охренительной проблемой. Оближешь ее розовые щечки — дешевую штукатурку в нос получишь, противная такая статья за негуманное обращение с лицами противоположного пола — травят стервы асбестовыми отложениями и даже не понимают, как нам, мужчинам, тяжело. Слегка оттянешь солнышко за нижнюю губень — измажешься в кровавый желатиновый сумбур, а если тронешь веки — однозначно откусишь накладную белиберду. Визг начинается такой, словно фантастические машины-крикуны* последнего поколения выходят в лобовой Исход на родную страну, потом тут же добавляются накладные когти, наращённые волосы, которыми она по скулам обидчикам отвешивает то, что не разодрала перед этим той наклеенной херней. Короче, у меня, милейшие безобидные создания, по факту, в закромах, один-единственный вопрос: