Любовь с первой строчки
Шрифт:
Следующий звонок раздался через неделю, и я повезла моего писателя в знакомую мне поликлинику Творческих Союзов, на Невский. Пока он обходил кабинеты, я терпеливо ждала. "Ну, как?" - спросила я, когда хождение по кабинетам было закончено, - как швы?" Михаил Михайлович бодрым голосом сообщил, что все идет нормально, даже более чем, швы затянулись и все другие результаты обследований очень хорошие. Мой писатель еще не был уверен, знаю ли я его диагноз, и сам заговорил на эту тему.
– Как же было смешно видеть, как медики в больнице конспирировались, чтоб не дай бог, больной не узнал лишнего. Прятали историю болезни, отвечали путано.
Вот эта-то старательная, слишком старательная конспирация и подвела их. Чулаки все понял, и уже не сомневался в своем диагнозе. "Вам стало страшно?" -
После этой встречи мы не виделись почти два месяца. Мои мечты о загородных прогулках не осуществились. Уже наступило лето, я съездила к маме в Вятку, прошла с братом недельный Крестный ход, вернулась, но Чулаки не звонил. Я догадывалась о причине столь долгого молчания: плохое зрение моего писателя и несколько нелепых ситуаций, в которые он попал из-за этого в разное время. Плюс неожиданный неприятный диагноз, который ему пришлось пережить заново уже одному у себя дома. Сейчас, я думаю, что в то время он словно был на распутье. Но спустя два месяца я позвонила ему сама, и наши встречи возобновились.
Глава 10
Воскресенский Новодевичий монастырь.
Лето2001.
Наконец, после долго разлуки, похожей на беспросветную зимнюю ночь, - я оживаю, на целый день выпадаю из обыденной жизни, а потому не еду вовсе, а, мчусь, лечу, словно подхваченная и оберегаемая самим небом, не ведая опасности и страха.
Долго жду моего писателя на аллее, при повороте на трассу. Очень нервничаю, мне кажется, он никогда не придет. И только когда мой кумир садится в машину, извинившись за опоздание, мои сомнения и тревожные мысли рассеиваются. Его лицо по-прежнему замкнуто, но я знаю, что скоро, совсем скоро увижу его улыбку.
Ничуть не смущаясь, начинаю упрекать:
– Почему вы так долго не звонили?! Чем занимались все это время, писали?
– Да, все это время писал, просто как ненормальный. (Речь шла о "Примусе") А ты чем занималась?
– Тоже много работала, ну и отдыхала, конечно. Но самое главное, съездила в Вятку и с братом сходила в Крестный ход на реку Великую.
Не рассказала только о странном происшествии, случившемся со мной накануне. Я ехала в машине в сторону городского центра. День стоял веселый, солнечный, наверное, я думала о делах, которые меня ожидали, о пустяках, о том, что проходит лето. И вдруг непонятная, ничем не объяснимая щемящая тоска, остро, физически ощутимая, неподъемной тяжестью легла на сердце. Слезы брызнули из глаз сами по себе, и я, повинуясь внезапному порыву, не в силах сдержать его, закричала, (уж я-то умею кричать и вслух и про себя): "Господи! Я не могу так больше, не могу! Не отнимай его у меня, Господи, я сделаю все, что ты скажешь, только не отнимай! Я умру без него!" Так я плакала и кричала какое-то время, даже не знаю, каким образом вела машину, очевидно, на автопилоте.
И вот мы вместе, все страхи и сомнения позади. Чулаки называет адреса, я послушно направляю машину по назначению, и мы с головой окунаемся в яркий, суматошный день, в лабиринты проспектов и переулков, снисходительно и высокомерно взирающего на суетное мельтешение, - блистательного города. Мы рано освободились, и я тут же предложила:
– Давайте покатаемся на катере по Неве, или погуляем по Петропавловке.
– У меня час свободного времени, - ответил писатель.
Подъехали к Кронверке. Припарковались недалеко от Иоанновского моста и маленькой пристани, где причаливали и отчаливали катера, в воде плескалось
– Мы будем гулять без всякой цели, есть мороженое и кататься на водном трамвайчике!
Мое настроение передалось Михаилу Михайловичу, напряжение прошло, его взгляд потеплел. Купив мороженое, стали ждать катер, который пришел почти сразу. Не знаю, как Чулаки, но я чувствовала себя хозяйкой города, обладательницей всех этих несметных сокровищ: гранитных парапетов, изысканных фонарей, сказочных мостиков; это о моих владениях, каналах и реках, набережных и дворцах, - заученно чеканила нам гид. Я все время обращалась к Чулаки: "Правильно она рассказывает?" "Да, - кивал он головой, - но у нее слишком мало времени на исторические подробности". А еще я вся перепачкалась в мороженом, и Чулаки пришлось оттирать салфеткой мои щеки. После прогулки писатель поделился со мной воспоминаниями о том времени, когда он был юным, и когда девушку, кроме как в кинотеатр повести было некуда, - дома - родители, в гостиницу - не пускали, а ночные прогулки на корабликах были доступны всем. "И вы катались с девушками всю ночь?" "Да, всю ночь"
Встречаемся вновь недели через две. За это время я прочитала несколько книг Владимира Крупина, взятых в библиотеке, и журнал "Москва" с повестью о Великорецком Крестнном ходе. Тут же, в журнале, наткнулась на странную вещь и очень ею прониклась. Повесть называлась так: "Русская странница Дарьюшка. Рассказ с ее слов". Никогда раньше я не читала ничего подобного. Речь шла о православной русской женщине, вручившей свою жизнь и судьбу воле Божьей; нищей страннице, не имевшей ни крова, ни денег, ни вещей, бродившей по Святым местам с одной лишь котомочкой, в которой лежали иконы. Много чудес случалось с Дарьюшкой, много встречалось опасностей, из которых обычному смертному выбраться было бы невозможно. Однажды - она оказалась в рабстве у жестокой Трифоновны, которая отняла ее документы, заставила работать без отдыха, за малейшую провинность выгоняла на холод. Странница голодала, чтоб не замерзнуть, - спала с собаками. А однажды - она заплутала в лесу, иззябшая, промокшая вышла к костру, вокруг которого грелись разбойники. Душегубы надумали убить паломницу (быть может даже съесть), но в последний момент главарю привиделся образ своей старенькой матери, и, оттолкнув убивцев, он приказал отпустить паломницу по-добру по-здорову.
Поразить читателя литературными произведениями, даже самыми талантливыми, правдивыми в наше искушенное время, - почти невозможно, кажется, рассказано и написано обо всем на свете, но при первой же встрече мне удалось заинтересовать писателя бесхитростным повествованием маленькой, безграмотной женщины, в одиночестве бродившей по краю неба и земли.
– Должно быть, Новодевичий и ее могила где-то на Васильевском. Поможете отыскать, Михаил Михайлович?
Чулаки промолчал, но не стал возражать, когда я направила машину к Смоленскому кладбищу. Мы припарковались на небольшой площади возле арочных ворот и пошли к церкви. Чулаки ушел бродить среди могил и замшелых надгробий, иногда останавливаясь и читая на них надписи, а я поспешила обратиться к священнику.
– Очень много монастырей разрушено, и, очевидно Новодевичий принадлежит к их числу.
– сказал седовласый старец в черной рясе.
Дошли мы и до часовни Святой Ксении Петербургской. Михаил Михайлович снова отказался идти внутрь, а я тихонько спросила служащую, пожилую даму в платочке, с отрешенным лицом гасившую кончиками пальцев огарки свечей, не знает ли она Новодевичьего монастыря? Дама так же отрешенно пожала плечами, а я поставила свечку, и быстро вышла из часовни.
В мужском монастыре подворья Оптиной пустыни, что на набережной Лейтенанта Шмидта шла реставрация. Пусто, гулко, пахнет краской и белилами, стены опутаны лесами. Окрыленная надеждой, кинулась к батюшке, солидному, вальяжному, с седой бородой, - вот кто мне обязательно поможет!
– но снова не услышала ничего конкретного. На всякий случай купила брошюру о разрушенных храмах Петербурга, и выйдя на улицу, взяла Михаила Михайловича за руку, чтоб потянуть за собой внутрь собора: