Любовь с первой строчки
Шрифт:
– Когда же меня оперировать будут? Почему никого нет, Яковлева все пошли встречать, что ли?!
Медсестра удивилась:
– Больной, вы давно прооперированы и находитесь в реанимации. Уже 10 часов вечера.
Этот эпизод описан в "Примусе"
Пребывание в реанимации Михаил Михайлович впоследствии вспоминал очень часто, "лежал бы там и лежал, не нужно ничего делать, ни о чем думать".
Я обижалась:
– А как же мы?
И потом, когда несколько дней спустя, когда я радовалась, что все идет замечательно, организм стремительно поправляется, и дни за стенами больницы стоят такие теплые, почти летние,
Наверное, стоило писать воспоминания, хотя бы ради того, чтоб понять: писатель устал, устал думать, раздваиваться, анализировать, он устал от самого себя.
Уже через день после операции Михаил Михайлович стал вставать и ходить, он мужественно переносил послеоперационные боли, ни на что не жаловался, а когда я стянула его живот полотенцем вместо бандажа, он удивился: "А так и вовсе замечательно". Я приезжала к нему почти каждый день, иногда поздно вечером тайком пробиралась через приемный покой, через запреты и кордоны, и до полуночи сидела рядом. Мы тихонько беседовали в полутемной палате, никто нам не мешал, даже сосед с бесчисленными трубками и капельницами, с его ворчанием на жену и бесконечными просьбами позвать сестру или врача.
Михаил Михайлович удивлялся своему новому состоянию и тому, что у него удалена почка.
– И почему заболела именно почка? Было бы понятно, если бы сердце, но от своих почек я такого не ожидал.
– Ну, вот и раскрыт секрет "Профессора странностей", - сообщаю я разочарованным тоном.
– Оказывается, у моего писателя внутри такие же почки, и сердце, и все остальное как у обычных, земных людей.
– А ты думала, что у меня внутри?
– Как что? Конечно же, я была уверена, что у моего Ледяного Короля внутри микросхемы, электроника всякая.
– Вот было бы хорошо. Заменил плато - и опять здоров!
Целую моего писателя в щеку и вдохновенно шепчу:
– Я - твое горячее сердце, ты - мой холодный разум.
Чулаки неожиданно смеется. Я надуваю губы.
– Почему вы смеетесь? Знаете, - говорю сердито, - за 15 лет нашего знакомства вы мне только однажды сказали ласковые слова, и конечно же не помните, какие это слова. Напомнить?
Мой кумир смотрит на меня с любопытством.
– Однажды вы сказали мне: "Спасибо что позвонила"!
– это самое ласковое, что я слышала от вас за все время нашего знакомства. А сейчас мой писатель будет лежать и мысленно ругать себя: "Какое непростительное легкомыслие! Разбрасываться такими фразами!"
Мой кумир улыбается, ему весело и я рада, что могу подтрунивать над ним, но ведь это было правдой: никогда в наши редкие встречи я не слышала от него "милая, хорошая, я ждал, я скучал, не уходи..." Все эти годы он оставался Ледяным Королем, с холодным, проницательным взглядом и бесстрастным лицом.
– Ну позови же врача, или сестру!
– раздается истерически-злобный вопль соседа по койке. Мы оба вздрагиваем и с поэтических высот падаем на грешную землю, прямиком в прозаическую больничную палату.
– Не видишь, капать перестало! Совсем не капает!
Несчастная женщина в очередной раз мечется возле своего мужа, пытаясь самостоятельно поправить сплетение урологических трубок.
– Позови медсестру, наконец! Пусть придет и отсосет, сил
Я непроизвольно хихикаю, Чулаки безмятежно улыбается, мы на время замолкаем, пока медсестра с инструментом, похожим на огромный шприц, производит соседу медицинские манипуляции.
Наверное никогда нам не было весело так, как в эти беззаботные, больничные дни.
Самочувствие Михаила Михайловича улучшалось с каждым днем, появился аппетит, интерес к тому, что творится за окном и в мире. Врачи уже говорят о выписке, и если б не субфебрильная температура, Михаил Михайлович был бы дома.
– Не спешите выписываться, пусть долечат, проведут курс антибиотиков.
– Я не спешу, - отвечает он, и в его мечтательно-отстраненном взгляде снова отражаются белоснежно-кафельные стены реанимации.
Однажды я, как обычно, сидела рядом и рассказывала моему кумиру о прошлых годах, прошлых мечтах. Мне казалось, он всегда присутствовал в моей жизни и я знала и любила его с самого рождения.
– А знаешь, о чем я много лет мечтала, знаешь?
Чулаки смотрит на меня искоса и недоверчиво, лицо его не выражает никакого интереса или эмоций. Тихо отвечает:
– Догадываюсь.
Мне смешно, я весело заглядываю ему в глаза, улыбаюсь:
– Нет, не догадываешься.
Чулаки молчит, мне кажется, я раздражаю его своей глупой болтовней и таинственным выражением лица.
– .. и не можешь догадаться. Много лет назад я видела виденье, а может быть сон, и теперь хочу, чтоб мой сон оказался реальностью, чтоб моя мечта сбылась. Хочешь, это произойдет сейчас, на твоих глазах, именно сейчас?
Чулаки по-прежнему молчит. Зная мой непредсказуемый нрав, он словно чего-то боится. Боится, что я его разочарую. Но любопытство не позволяет ему сказать "нет". Не дожидаясь ответа, я наклоняюсь над ним, снимаю очки и шепчу:
"Я давно хотела сделать вот так", - при этом целую его глаз, "и вот так", - целую в другой глаз, "и вот так", - целую в губы, чуть касаясь... "Вот и сбылась моя мечта. Приятно, когда мечты сбываются?"
– Да, - отвечает он чуть слышно.
С тех пор наши встречи начинались с этого странного поцелуя. Если же я отступала от правила, и Михаилу Михайловичу приходилось долго лежать в очках, - он начинал заметно нервничать, и в душе я была совершенно счастлива.
Настал день выписки. Я приехала к положенному времени, Нина - чуть позже, с собой она привезла книгу "Профессор странностей", которую Чулаки подарил хирургу, предварительно написав автограф. Хорошо помню, погода стояла в этот день теплая, но ветреная. Мы вышли на улицу и я накинула на плечи писателя свой плащ.
Ехали по Сампсониевскому, ухаб на ухабе, - я постоянно чертыхалась, мой писатель молча терпел. Благополучно приехали в Металлострой, и меня пригласили подняться, выпить чай. Я отказалась: Михаил Михайлович устал с дороги и ему нужен отдых.
"Ничего, - размышляла я по дороге домой, - в ближайшее время мы увидимся, поедем за город, в Пушкин, в Павловск, будем беззаботно гулять, беседовать, кормить из рук белок и птиц".
И уже на следующий день Михаил Михайлович позвонил мне, но только для того, чтоб сказать, что чувствует себя хорошо. Он, конечно, понимал, что я беспокоюсь о его здоровье, ведь Бог знает, что могло произойти после часовой езды по Питерскому бездорожью.