Любовь с первой строчки
Шрифт:
– Давайте зайдем и посмотрим, ведь отремонтируют, все закрасят и мы не увидим подлинной красоты.
Мы вошли в пустой зал, где над темными образами, обновляя и покрывая их позолотой, работали иконописцы. Аскетические тонкие лица и длинные путаные космы художников делали их похожими на хиппи. По дубовой лестнице поднялись вверх, на галерею. Прошлись.. Никто нас не остановил. При выходе долго рассматривали резную, словно сплетенную из кружев, тяжелую, дубовую дверь.
На улице дневной свет показался ослепительным. Садиться в машину мы не торопились, стояли на набережной недалеко от памятника Крузенштерну, любовались
– Бразильское судно, бразильский флаг -- сообщил Чулаки.
Пестрая толпа, облепившая парапет набережной любовалась диковинным кораблем, кое-кто поднимался и спускался по трапу, судя по всему, на судне проводились экскурсии. Я потянула писателя за рукав:
– Посетим уголок Бразилии? Когда еще представится такая возможность?!
Но он отказался, и мы сели в машину.
На прощание, мне, как всегда хотелось сказать моему кумиру несколько ласковых, добрых слов, искать их не приходилось, наоборот, приходилось сдерживать, но они сами рвались из души, только дай волю:
– Как мне хорошо с вами, Михаил Михайлович, вы мой любимый писатель, кумир, вы мой учитель, отец, который может отчитать меня грозным голосом, вы мой друг, с которым мне всегда интересно, никогда не скучно, даже если он все время молчит.
– Вот уж с тобой-то я никогда не молчу. Мне кажется, ни с кем я так много не говорю, как с тобой.
Михаил Михайлович перекладывает журналы "Москва" в свой портфель, целует меня в щеку.
– Езди осторожней.
– Я люблю тебя.
Расстаемся. Не может быть, чтоб надолго, ведь у него остались мои библиотечные журналы.
И действительно, не проходит и десяти дней, как мы снова едем по нужным адресам. Чулаки не заставляет себя ждать, возвращается быстро, и садясь в машину, произносит: "На сегодня все". Наконец мы свободны, но мы уже знаем: наш путь лежит на Московский, 100. Писатель прочитал повесть о Дарьюшке гораздо внимательнее, чем я, и в самом начале нашей встречи сообщил:
– Ну как же ты читала, ведь здесь ясно написано, у Московской заставы! Там и Новодевичий построили и Казанская церковь должна быть рядом. Начинали они строить монастырь действительно на Васильевском, но потом царь дал больше земли что у Московской заставы.
Остановились у Воскресенского Новодевичьего монастыря и поразились ветхостью старинного, и в свое время грандиозного здания. Все говорило о его былом величии. Прошли по дорожке, ведущей вглубь двора, миновали правое крыло монастыря, в котором судя по всему находились производственные мастерские. Возле церковной лавочки. к нам подошли двое молодых, изрядно выпивших, но вежливых бомжей. Я дала им мелочь и они угодливо объяснили, как найти вход в Казанскую церковь и где на кладбище находится Чудотворный памятник Христу.
Михаил Михайлович, не отказываясь, шел следом за мной, судя по всему, необычная повесть тоже заинтересовала и тронула его, во всяком случае вид моего кумира был вполне безмятежным и довольным. В Казанской церкви, просторной и полупустой, со свежевыбеленными
Одна из монашек ставила свечи, я обратилась к ней, и она с радостью откликнувшись на мою просьбу, тут же стала рассказывать подробную историю создания монастыря, биографию основательницы игуменьи Феофании, а потом подвела нас к столику с разложенными свечами, иконками и православной литературой. Здесь я купила книги для себя и для Михаила Михайловича.
– Зачем?
– спросил писатель.
– А затем, что журналы мы сдадим в библиотеку, а книги останутся.
Та же монашка попросила молоденькую прихожанку проводить нас к могиле Дарьюшки. Я не скрывала восторга: мы провели расследование, и оно увенчалось успехом.
– Михаил Михайлович, без вас я бы ничего не нашла!
Скромная могила с большим деревянным крестом, в обрамлении белых хризантем и с горящими свечами, - находилась недалеко от входа на кладбище, следовало пройти по дорожке мимо старых каменных надгробий, покосившихся крестов, и по тропинке повернуть налево. Здесь же рядом находилась могила ее племянницы, умершей в юном возрасте. Я пожалела, что у нас не было цветов. Михаил Михайлович шагал чуть поодаль, а мы с девочкой прихожанкой делились впечатлениями о необычной жизни странницы. Сев на скамью возле могилы, немного помолчали, потом поблагодарив девушку, направились к выходу.
– Хорошая девушка, -- задумчиво произнес писатель, - скромная. Нет в ней обычного христианского высокомерия, как у большинства верующих.
Возле монастыря и у церкви и на кладбище было так тихо и по-деревенски беcсуетно, словно мы находились не в Питере, а в глухой русской провинции.
А вот и Московский проспект, - широкая каменная просека в обрамлении монументальных зданий, шумный, запруженный плотным автомобильным потоком.
Трудно представить, что когда-то на этом месте был старый Московский тракт среди глухих, непроходимых лесов, по которому редко кто проезжал.
"Только для быков тут была торная дорожка; вишь, гнали их издалека до быкова места. Иной бедняга так тебе умается, что ажно хромать станет, уж таково же жалко станет бедного быка, и заплачет убогий человек к Спасу милостивому:
"Господи! да донеси ж ты бедного быка до быкова места!"
Дарьюшка сидела одна в дремучих зарослях, в недостроенной деревянной часовне, зачастую слушая страшные вопли разбойников и их жертв, и чтоб остановить злодеев, кричала им с колокольни: "Ой вы разбойнички, перестаньте вы разбойничать, не губите вы свои душеньки!" А разбойники-убивцы грозно отвечали ей из чащи: "Сиди бабка вместе со своей царицей небесной, и молчи, пока жива!"
Сели в машину.
– Холодно.
– сказал Чулаки. Я тут же включила зажигание и печку. Уже смеркалось, день завершался и накрывал город розовым абажуром из подсвеченных закатным солнцем облаков. Вздохнув, вырулила на середину дороги, - и мой Гольф резво помчался по Московскому проспекту, чтоб у Московских ворот повернуть на Лиговку, потом на Волковку, на широкую Софийскую, по Цимбалинскому мосту на Бабушкина, и через Рыбацкое, - в Металлострой....