Любовь
Шрифт:
И глаза карие.
Витя был на год старше Даши и страшно ее интриговал. Целых шестнадцать лет! Руки у него были тонкие, плечи широкие, а нос — с горбинкой. Мечта!
Они познакомились в летнем лагере, Витя Дашу заприметил и в сентябре ей написал. Было бы страх как любопытно взглянуть на эту переписку, но — увы! — ее следов не сохранилось. Даша даже проверила телефон, чтобы в этом убедиться. В шестнадцать Даша удалила все-все-все, что напоминало ей о Вите. Помимо переписки это был дневник; дневник она начала вести по совету Вити, и оттого неудивительно, что все в нем, каждая строчка, каждая буковка
Присев на скамейке в парке, сохраняя торжественно бледное лицо, Даша начала следующий диалог:
— Привет.
— Привет.
Повисло такое звонкое молчание, что пролетавшая мимо черно-зеленая сорока (сколько в этой повести сорок!) услышала хлопанье собственных крыльев.
— С днем рождения. Это тебе.
— Что это?
— Подарок. Дневник, который я вела, пока мы были вместе. Не открывай только сейчас.
Витя открыл его в метро — и тут же умер от стыда. Весь вагон был в кровище.
Глава 4
Мысли Даши Наумовой (о метрополитене)
И все-таки Даша не могла заснуть. И, как и раньше, когда у нее что-то не получалось сразу, она решила хорошенько об этом поразмыслить. «Ты, Даша, уже не ребенок, — сказала она себе, — ты девушка. Сильная и независимая. А значит, сможешь сама себя заснуть». Но как? Способов Даша знала бесчисленное количество. Например, пересчитать овец. Или подумать о чем-нибудь настолько скучном, что уж лучше спать, чем размышлять об этом. Еще существует такой метод, чтобы тебя стукнули обухом по голове. Даша смутно представляла себе обух, да и не били ее никогда. Поэтому Даша начала считать вагоны.
Больше всего в Москве ей нравилось метро. Нравилось вообще все: тух-тух тух-тух, ласковый голос, объявлявший станции, сами эти станции, все разные. У нее даже было несколько любимых. Первая — это «Улица Академика Янгеля». Там Даша прогуливала школу и читала с замиранием сердца историю несчастной девушки Джейн Эйр. Вторая — это «Третьяковская». Она ей нравилась нипочему, безо всякой причины, просто нравилась. Но самая любимая Дашина станция была станция «Чистые пруды». В ней Дашу восхищало все. А именно:
— название;
— мраморные арки;
— громадный свод;
— название мрамора «уфалей» (его Даша вертела на языке задолго до «синкопы»);
— пилоны;
— вестибюль в виде кубика Рубика, откуда можно выходить с двух сторон и совершенно ничего от этого решения не поменяется;
— громадная вывеска на кубике Рубика: «МЕТРО»;
— переход на «Сретенский бульвар», где с Дашей в шестом классе происходили события невообразимой важности;
— воспоминания, связанные с этой станцией;
— воспоминания, связанные с воспоминаниями, связанными с этой станцией;
— …и остальное.
Были у Даши и нелюбимые станции… «Но о них я думать точно не буду! — решила Даша. — Если думать о чем-то нелюбимом, то ни за что в жизни не заснешь. Буду считать вагоны». Даша крепко зажмурилась. «Первый вагон — тух-тух тух-тух. Второй вагон — тух-тух тух-тух. Третий вагон направляется до станции “Улица найнтин оу файв года” и параллельно издает следующие звуки: тух-тух тух-тух. А интересно, в Тбилиси есть метро? Тух-тух тух-тух. Это важный вопрос! Тух-тух. Как же я без метро? Не пешком ведь всю дорогу!» Даша резво откинула одеяло и включила телефон. Да, слава богу, есть метро в Тбилиси. Целых две линии.
Но тут с Дашей сделалось что-то странное. До того быстро сделалось, что она сама не успела сообразить. Стоило ей представить себе тбилисское метро, двадцать три абсолютно, ну вот совсем незнакомые ей станции, как
Нет в Тбилиси «Улицы Академика Янгеля», нет «Чистых прудов». Нет мраморных пилонов, глубоких сводов, нет «уфалея». А что вместо этого? Пустота, мир незнакомых названий, людей, говорящих на чужом языке, воспоминаний — их же в любом месте море! — но чужих воспоминаний, не твоих. Может, счастливых, а может, и печальных. Сотни, тысячи, миллионы миллионов мыслей, чувств, слов, проговоренных, услышанных не тобой, без тебя! Московские эскалаторы, толкучка в час пик, валидаторы, билеты «Тройка», мозаика на «Новослободской», фиг-поймешь-как-разобраться на «Деловой» и «Выставочной» — это все ее, это дороже самых дорогих друзей, это и есть друзья — самые преданные и близкие. На «Пушкинской» она и смеялась, и плакала, на «Тимирязевской» выходила каждый день домой… А что ей делать на станции «Руставели»? Или на станции «Исани»?.. А что, если она заблудится, не поймет, куда идти, потеряет в вагоне шапку? Что ей тогда делать? Конечно, там будет Дима, а Дима там уже два месяца и наверняка хоть раз да спускался в тбилисское метро и, может, даже разочек там смеялся. Но она-то, Даша Наумова, она же не смеялась! Почему ей нужно уезжать? Кто ее гонит? За что? Кому она сделала какое зло, почему больше никогда не сможет почитать «Джейн Эйр» в Москве, съесть в московском кафе пирожное «Картошка», посмотреть в кинотеатре дурацкое кино?
Даша свернулась в клубочек. Ветер кидался снежинками в окно. «Ни о чем больше не буду думать», — решила Даша. И подумала о войне.
Глава 5
О войне
Не было худшего дня в жизни Даши Наумовой, чем двадцать четвертое февраля.
Нельзя сказать, что раньше Даша политикой совершенно не интересовалась. Интересовалась, но в меру и в общем соглашалась с друзьями, знакомыми и мамой, которая часто причитала: «Путин — вор» и ходила на митинги. Но дальше этого ей лезть не хотелось. Да и зачем? Как раз тогда Даша записала новый альбом, подружилась с Самой Крутой и Невероятной Певицей на Свете, начала встречаться с Димой. А тут война.
Война.
Даша пугалась этого слова. Двадцать четвертого февраля она заплакала — и проплакала с мамой весь день. И следующий день. Весь день. И через день. И так всю неделю.
Потом, перестав плакать, Даша как будто совсем перестала чувствовать. Она сидела без дела и каждую свободную минутку проверяла новости. Дома было нервно: мама плакала и каждый вечер пила, а когда мама пила, то плакала еще больше и приходила к Даше в комнату — обнимать ее, целовать и рассказывать про Азербайджан, пригород Баку, где она выросла. Даша там никогда не была. Настя, Дашина сестра, днями напролет училась, а папа, обычно добрый, словно плюшевый медведь, приходил с работы хмурый и молчал, как медведь настоящий.
С друзьями тоже выходила глупость. Вика в первый же день уехала в Израиль, за ней разбрелись Вася К., Миша, друг Вити, на даче у которого Даша впервые поцеловалась, Вася М., тетя Аня с собачкой, Лиза вместе с парнем, Женя, Антон, Полина Беленькая (она, правда, потом вернулась) и — это было обиднее всего — Самая Крутая и Невероятная Певица на Свете. А дальше Даша бросила считать.
Ничего ей не хотелось. Ни учиться, ни писать музыку, ни читать. Хотелось лежать на кровати. И Даша лежала на кровати, и плакала, и огрызалась на Настю, когда та просила ей помочь с уроками, и снова плакала. И проверяла новости — без конца, с утра до вечера, пока на лбу, под спутанными волосами, у нее не выступили слова — кроваво-красные, оборванные, как громадные раны: