Любовь
Шрифт:
— Лаурочка моя, — он произнес это ей на ухо, — я тебя хочу.
— Много хочешь! — Беатриче ответила серьезно, но улыбаясь, из чего Ваня сделал вывод: шанс есть.
— Представь, что я сейчас касаюсь тебя… там.
— Ваня!
— Провожу тихонько пальцами от животика вниз, вниз, вниз…
Москва-река блестела, словно мел на грифельной доске. По набережной от Музеона в сторону Полянки прогуливались парочки. Кавалеры (ростом немного ниже своих дам) семенили быстро-быстро и с таким серьезным видом, будто рассуждают о Фоме Аквинском. Дамы не отставали. Длинные ноги, обернутые в шелковые
Вдвоем они дошли до Патриаршего моста. Поднимаясь по ступенькам, Беатриче наконец придумала, как отвлечь внимание возлюбленного от обсценной темы.
— А давай играть!
— Во что, моя любовь? В слова?
— Не хочу в слова. Я тебя снова сделаю, а ты обидишься.
На минуту Ваня действительно обиделся, но сразу же взял себя в руки.
— А во что тогда?
— В зверей! Вот ты похож на рыбку. А я? Только подумай!
«На овцу», — подумал Ваня, еще не до конца простивший любимую.
— Ну на кого… На антилопу.
— Почему?
— Из-за длинных ног.
— А на какую антилопу? — уточнила Беатриче и, почувствовав, что Ванина рука сползает с поясницы, поспешила добавить: — Их много разных! Есть антилопа гну, есть канна, есть дикдик…
— Моя дикдик, — эротично шепнул ей на ухо поэт.
В жизни любого мужчины наступает мгновение, когда решительно все вокруг настраивает его на определенный лад. Порой выйти из этого состояния бывает сложнее, чем убежать от разъяренного медведя. И стоящие торчком трубы ГЭС-2, и бесформенная скульптура «Большая глина», и, конечно, мягкий выступ под талией любимой возбуждали Ваню так, что мысли его путались, разум туманился, а часть твердела.
— Моя кошечка!.. — произнес он отчаянно и сжал задницу возлюбленной до красных пятен.
Беатриче не на шутку разозлилась. «Есть разница, — подумала она, — между тем, чтобы трогать девушку, и тем, чтобы ее лапать. Трогать можно — и нужно! — на виду у всех, это нежные признания в любви, выраженные в прикосновениях словно бы случайных, ненарочных… А лапают девушек насильники». Она бросила строгий взгляд на Ваню.
— Ванечка, котик, убери лапки.
— Это не в моей власти! — поэт погладил возлюбленную в неприличном месте. — Ведь таких, как ты, больше нет. Ты — мой свет и моя душа, ты лань исчезнувшей породы, мой крестраж, моя дикдик… Твой черед, милая. Какой я зверек?
— Кролик.
— Почему это кролик? — не понял он.
— Подумай!
Ваня примолк, но замершую в задумчивости руку так и не убрал.
— Ваня, пусти.
— Ни за что!
Она нахмурилась.
— Ну что ты, моя божья коровка? Правда неприятно? — он нехотя убрал руку в карман. — Извини. Просто ты меня возбуждаешь. А нам даже целоваться негде.
Ваня понурил голову. Так они прошли еще немного, надувшиеся, словно болтливые лягушки. «Что я и вправду, — подумала Беатриче спустя пару минут, — пуританка. Тебе же самой нравилось, когда вы вместе… Целовались. Лежа. Помнишь?» Помнить было особенно нечего, но Беатриче училась в Европе и имела хорошее воображение. Она закусила нижнюю губу, взглянула на возлюбленного исподлобья (для
Глубоко ушедший в свои мысли Ваня тут же вынырнул обратно. Он улыбнулся улыбкой человека, вновь обретшего надежду, и Беатриче поняла: это была фатальная промашка.
Ваня прижался к ней вплотную и поцеловал. Все члены его тела так напряглись, что Беатриче почувствовала каждый Ванин мускул; в груди ее отдалось биение раздухаренного любовью сердца. Ветер затих. Пароходы, скользившие по мрамору Москвы-реки, остановились, и только Ванино горячее дыхание стало от этой небывалой тишины лишь жарче. Беатриче попыталась оттолкнуть любимого — но он в ответ прижался еще крепче. У нее началась паника. «Бежать, скорее», — думала она и уже решилась было откусить язык возлюбленного, когда ее взгляд упал на блестящий купол храма Христа Спасителя. Солнце обливало его светом, как обливает иногда картошку сливочное масло. И стоило Ване нащупать ширинку джинсов любимой, как раздался колокольный звон.
Беатриче вмиг пришла в себя. По ее телу разлилось такое поразительное спокойствие, какое испытываешь в раннем детстве, сидя на коленях у отца, прислушиваясь к его мерному дыханию. Она точно знала, что ей требуется сделать, не было ни одной причины поступить иначе. Чуть отстранившись, Беатриче улыбнулась Ване так нежно, что он даже рассмеялся. И прежде, чем успела осознать, какой непоправимый ужас пришел ей в голову, сбросила любимого с моста.
Июнь. Стоим
Ваня уже поднял ногу, чтобы перебраться на Большой Каменный мост, но Беатриче его вовремя одернула. С Кремлевской набережной в их сторону, как птица-тройка, несся президентский кортеж, распугивая другие народы, государства и без того нервозных пешеходов.
— Нет войне, — шепотом поприветствовал Ваня лидера страны.
Они стояли на светофоре. Зеленый должен был зажечься уже давно, но красный человечек не двигался и двигаться никуда не собирался. Лето только наступило — погреться на солнышке хотелось всем.
— Куда пойдем?
— Не знаю, милый. Гуляем!
Кортеж состоял из черных иномарок, одинаково тонированных, с мигалками и кое-где флажками. Триколоры развевались, хотя погода была безветренная, единственно из-за скорости самих автомобилей; Ваня не без злорадства подумал, что, если машины вдруг остановятся, флаги повиснут, словно маринованные огурцы или еще чего похуже.
Беатриче взяла возлюбленного за руку и нежно поцеловала в губы. «Такая красивая и величественная, мадонна».
— Любимая, я хочу с тобой жить.
Она улыбнулась — очень скромно — и прильнула к Ване всем телом.
— А я с тобой, любимый. Давай думать о будущем.
— Давай.
— Какой у нас будет дом? Он должен быть с роялем!
— С роялем, — согласился Ваня, — и моим кабинетом. Я там буду писать стихи.
— А еще с чем, милый?
Ваня прекрасно знал эту интонацию. Она означала: «Сейчас мы будем неприлично говорить».
— С камином!
— Да… А напротив камина?
— Еще один рояль!