Любовь
Шрифт:
— А где мы будем отдыхать?
— В саду. С гиацинтами. Ты — моя гиацинтова невеста.
— Я пока еще не невеста, — серьезно одернула его Беатриче и приступила к делу. — А кровать у нас какая будет?
— Большая.
— Правильно. Большая. И там мы будем?..
Солнце подмигнуло влюбленным и тактично скрылось за перистыми облаками.
— Там мы будем спать.
Беатриче обиженно отвернулась. «Какая прелесть — такая твоя обида, — подумал Ваня. — Разве тебе самой не хочется быть обиженной, чувствовать,
Утро было чудесное. Птицы мигрировали в сторону Лубянки, потрескавшийся асфальт хрустел под кедами московских хипстеров, а бесконечный кортеж так и тянулся, ведомый не людьми, а дорогими костюмами в «рэй-бэнах».
Ваня с Беатриче уже не были одни. Теперь на светофоре оказались дедушка с клюкой, какая-то школьная группа и детская коляска с парой родителей на привязи.
— Четвертый «А»! Тихо!
Ваня самодовольно улыбнулся. Он-то уже не школьник, он вообще никогда ребенком не был — родился поэтом, и первое его слово было не «мама», а «Борис Леонидович Пастернак».
— Милый, — Беатриче наклонилась к его уху.
— Ау?
— А на тебе те самые джинсы? С широкими карманами?
Ваня кивнул, стараясь не глядеть на Беатриче, и вдруг почувствовал на брюках инородное тело. Тонкая длинная рука пианистки незаметно пробралась под его ремень, протиснулась в карман. И весь июньский гул затих, а на его месте возникла высокая поэзия.
— Прошу прощения, молодой человек!
К Ване обратился дедушка. Беатриче дотянулась до просыпающейся части.
— Да?
— А кто это такой едет?
— Путин, судя по всему.
Беатриче сжала мужественность Вани в кулачок. Поэт чуть не подпрыгнул.
— А что это перед ним столько машин?
— Боится!
— Что вы! — дедушка перекрестился. — Чего ж ему бояться?
— Что кто-то встанет у него на дороге.
Беатриче сквозь джинсы погладила Ванино белье — и поэт решил, что сказал все верно.
— Ну, знаете ли! Мадам, — дедушка поклонился Беатриче и унес себя подальше от оппозиционной молодежи.
Людей становилось больше. К ожидающим присоединилась конкурирующая парочка. «Даже глядеть на них не стоит», — подумал поэт, но все же поглядел, смерил их холодным, насколько это позволяло его стесненное положение, взглядом и убедился в своей правоте. Парочка даже за руки не держалась, хотя взглядом она его пожирала, словно нежнейшее foie gras.
— И тут он типа: «Ты че вообще»? А я такой: «Я ниче!»
— А ты?
— А я реально ниче.
— Да… Ты реально ниче.
Беатриче сдержала смешок, и Ваня почувствовал гордость за возлюбленную. Любовь напополам с возвышенным снобизмом служили им залогом прочных отношений.
— Чудо, я тебя люблю.
— И я тебя, — она провела носиком по его шее, добралась до уха. — А еще я люблю твою
Беатриче прикусила Ванино ухо — и это почувствовал он весь, все его тело с головы до пят; больше всего, однако, это повлияло на белье, которое под верной ручкой Беатриче вздулось, словно парус при попутном ветре, и совершенно растеряло совесть.
— Милая…
— Да, котик?
Красный человечек все стоял на месте и никуда не двигался, а вместе с ним стояла и толпа, ждавшая, когда же наконец проедет президент. От нечего делать люди стали высматривать его в окнах машин, но занятие это было бессмысленное, да и к тому же опасное, так что все просто ворчали. Коляска с ребенком захныкала, предельно укоротив родительский поводок, дедушка, судя по всему, заснул, и только Ваня стоял и ни о чем не думал, лишь боялся лишний раз дернуться — сам не до конца понимая отчего: то ли из-за риска развеять эротическое настроение возлюбленной, то ли слишком хорошо знал, что значит крепкая хватка пианистки.
Беатриче тем временем перешла в наступление. Ладонь уже не гладила, как вальс, но, как марш, утюжила, согревала Ваню. У нее сбилось дыхание. «Возлюбленный мой, — думала она, — любимый. Ничего нет кроме нас. Ни России, ни деревьев, ни птиц. Только мы с тобой вдвоем, только наше дыхание и наша любовь…»
— И наша страсть, — вслух закончила мысль Беатриче и сама себе поразилась.
Больше и вправду ничего не было, все слилось в один всеобъемлющий звук, сконцентрировалось в Ваниных невидящих глазах. «Как я люблю тебя, — думала Беатриче, ускоряя движения кисти, — как я тебя хочу! Ваня! Ванечка!»
И стоило ей об этом подумать, как мимо проехала последняя машина. Толпа выжидающе присмирела, а Ваня, чувствуя, что дольше стоять на месте ему не хватит сил, шагнул вперед.
Президент чуть оторвался от кортежа. Обычно он ехал посередине, сливаясь с телохранителями. Но сегодня решил пренебречь протоколом безопасности, чтобы рассмотреть своих людей издали. «Красавцы! — подумал он. — Молодцы». Его машина свернула с набережной и понеслась через переход.
Беатриче успела крикнуть:
— Ваня! Стоим!
Но ее никто не услышал. Президентский лимузин размазал Ваню по бамперу и даже не остановился.
Лесная. Акварель
Улетели
Когда Витя и Аня вместе, под руку, выпали с седьмого этажа многоквартирного дома на Лесной, каждый подумал что-нибудь свое. Например, тетя Элла, мать троих детей, сестра четырех братьев, в соседских сплетнях — Эллочка, а для близких — Элка, женщина прекрасного склада характера и чудесной чистоты ногтей, подумала так: