Любовь
Шрифт:
— Хорошо, спасибо.
— Очень уж много времени она проводит во дворе. Вы ей это запретите. А то будет как с Витечкой и Анечкой, не дай бог, тьфу-тьфу-тьфу.
— Хорошо, Римма Аркадьевна. Исаак, Мария Александровна, здравствуйте.
— Добрый вечер, Анатолий. Здравствуйте, булочник Антон!
— Добрый вечер.
— А чем вы нас сегодня угостите?
— Вы будто не знаете?
Булочник Антон все делал автоматически: автоматически накрыл на стол, разложил приборы, поставил в самый центр ярко-красный торт, открыл дверь, встретил всех, всем улыбнулся, пригласил за стол. Каждое ежегодное застолье было похоже одно на другое, Антон их уже не различал. Людей было много, все сели на свои места, были очень вежливы и скромны (не считая Сашу из пятьдесят шестой), заняли собой всю маленькую Антонову квартирку и приготовились есть торт. Антон старался не думать. Он отрезал каждому гостю
Слесарь Анатолий с рюмкой коньяка в руках неожиданно поднялся из-за стола. Все замолкли.
— Антон. Дорогой наш булочник. Я не мастер говорить, тосты поднимать. Вы это знаете. Однако сегодня я хотел бы сказать пару слов. Антон. Дорогой наш булочник. Мы тебя любим. Все за этим столом, каждый человек, дорожит знакомством с тобой и не променял бы его ни на что на свете. Говорю за себя. Ты, булочник Антон, мой друг. Ближайший. Ты добрый, преданный и никогда не предашь. Я знаю, что говорю. Я знал много людей. Антон из тех, что на вес золота. Их мало. Человек, который все делает ради других. Которому на войне можно доверить жизнь. Извините. Антон. Дорогой наш булочник. Спасибо, что ты есть в нашей жизни, что я могу звать тебя своим другом. Всё. Я закончил. С днем рождения. Кхм. То есть спасибо. Антон. Дорогой наш булочник.
Слесарь Толя окончательно смутился, выпил залпом рюмку коньяка и заел половиной своего куска «Москвы». Все чокнулись, загалдели и принялись есть торт. Антон оглядывал гостей и видел на их лицах малейшие признаки недовольства: вот Мария Александровна чуть пригибается, когда глотает, а Римма Аркадьевна, которая и вообще свои чувства скрывает плохо, морщит старый носик.
Но что-то изменилось. Антон почему-то не расстроился. Да, они не любят этот торт, этот сладкий, приторный, вырвиглазно-красный торт, он и сам-то его не очень любит, как оказалось. Но они его все равно едят. Они пришли сюда ради него, дом все-таки проснулся — и благодаря кому? Выходит, что благодаря ему? Дом шумел, галдел, переливался шампанским, хотя и старые обои, и трещины на стенах остались на своих местах. Булочник Антон посмотрел каждому гостю в глаза. «Вовсе они не старые! — подумал он. — Разве что Римма Аркадьевна. Но она всегда была старая. А Исаак Н., например, еще молодой». Булочник широко улыбнулся.
— Антон!
— Да, Мария Александровна?
— А что это вы сами не едите?
— Извините! Это я растрогался от слов Анатолия. Спасибо, Анатолий.
— Ерунда. Вам спасибо. С днем рождения.
Слесарь Толя снова покраснел, выпил еще коньяку, а булочник Антон положил в рот кусочек торта «Москва». Он был приторный, сладкий и в нем было чересчур много всего, но Антон думал о чем угодно, кроме этого. Дом на Лесной проснулся и бодрствовал до самого утра.
Бессонная ночь Даши Наумовой. Портрет
Авторы этого направления обратились к описанию душевных состояний человека в различные моменты его жизни и предметов внешнего мира. Их целью было беспристрастное воссоздание «субстанции существования». Из Википедии. Статья «Новый роман»
Глава 1
Мысли Даши Наумовой (перед сном)
Время пронеслось мимо Даши, словно сорока — обворовав и каркая. Вот, например, сегодня: как день прошел, куда сбежали утренние часы, дневные, вечерние? Положим, с утренними еще понятно — проснулась поздно (страшный ужас ночью), потом валялась в кровати… До двенадцати? До часу? Но это часы утренние. А что делать с обедом, полдником, ужином? «Сейчас как восстановлю хронологию событий!» — подумала Даша и перевернулась на другой бок. Все вокруг чернело: в окне чернела гуща Тимирязевского леса, на столике — заколка с отбитым ребром, а в глазах у Даши — напряженнейшая мысль. «Днем я… — она почесала левую ногу. — Днем я совершенно точно…» Но что такое «точно», «совершенно», «днем», в конце концов? Внимательно об этом размышляя, Даша легла на спину. Потолок ее комнаты мерцал. «Записывала песню! — осенило Дашу. — В студии! С трубой и синкопой».
Си-и-и-и…
…
…
НКО! Н-ннннн-КО!..
…
…
Па-па-пау!
!!!
Это заняло Дашу и сейчас. Она проверила телефон и, чтобы не залипнуть в нем надолго, залипла в окно. «А вечером? — спросила она себя. — Вечером были гости. Семь человек. Маша, Ульяна, Полина Беленькая, Витя с Мишей и Лиза… Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Не сходится. Кого забыла?» Она огляделась в поисках улик. «Коля был!» — поняла Даша и широко улыбнулась. Этой привилегии — широко улыбаться — она отдавалась так же страстно, как и синкопированию; зуб мудрости удалили второго октября, сегодня двенадцатое — шок прошел, а удовольствие осталось. «А почему гости? А гости потому, что уезжаю» — и на этой мысли Даша решила больше не думать, а попробовать заснуть.
Глава 2
Сколько Даше лет?
Это очень замечательный вопрос. Действительно, сколько? А главное, как к нему подступиться? Не спросишь же напрямую, не подойдешь на улице: «Даша, сколько тебе лет?» Какой-нибудь умник может на это возразить: «Так у нее же на лице написано!» Хочется узнать у этого умника: «Что именно написано? На каком языке?» Или не бывает так, что дама, встреченная случайно в магазине, выглядит лет на двадцать, ну от силы на двадцать пять? А ей тем временем в два раза больше. Конечно, бывает. Чаще, правда, бывает наоборот. В этой проблеме (если глядеть без предрассудков) целый кладезь закавык: макияж, манера держаться, идет ли дама одна или об руку с кавалером, имеет ли при себе сумочку, собачку, чемодан, не дай бог музыкальный инструмент. Все это закавыки косвенные, но никак не ерундовые; современному джентльмену просто необходимо их иметь в виду, ежели он не собирается позориться, подходя к Даше на улице и спрашивая: «Даша, сколько тебе лет?»
Пять лет назад, однако, ей было пятнадцать.
В пятнадцать Даша была совсем другой девочкой. Например, страшно любила шоколад. Но запрещала себе его покупать из-за калорийности. Или вот: в пятнадцать Даша хотела стать поэтом… Что еще? Уйма всякого! Но, как доказал писатель Лев Толстой, даже самую большую уйму можно упихнуть в одно предложение, одно-единственное: в пятнадцать у Даши была больше щель между зубов (у Даши есть щель между зубов), она начала курить (о господи! Даша курит!) и курила всякий ужас, обожала ездить на метро, носила очки (без очков себе не нравилась), часто плакала, редко танцевала, только начинала петь. Еще с Витей встречалась. Тьфу! Не вышло одно предложение. Два вышло! А может, и ну его? Зачем вообще человеку эта треклятая завершенность, желание решительно все втиснуть, впихнуть? Впрочем, это уже философский вопрос. А интересно ведь про Витю, правда? Вот вам и про Витю:
Глава 3
Про Витю
Витя был чудесный мальчик. Умный, красивый и — самое главное! — поэт. Как всякий поэт, Витя без конца влюблялся. И каждой девочке, в которую влюблялся, посвящал по одному стихотворению. Например, девочке Ане он подарил элегию «Зеленые», вдохновленную цветом ее глаз. Начиналась она так:
Я люблю твой звонкий смех
И слезы соленые.
Аня излучает свет!
И глаза зеленые.
Другой девочке, Маше (с ней Витя трудно расставался), он посвятил поэму, написанную четырехстопным хореем, «Карие». Ею он очень-очень гордился. Даже больше, чем предыдущей.
Я люблю твой звонкий смех —
У меня мания.
Маша излучает свет!