Люди государевы

Брычков Павел Алексеевич

Брата он застал во дворе, тот, голый по пояс, колол еловые чурки на дрова. На приветствие ответил сухо, не отрываясь от работы.

— Гриш, приложи руку к мирской челобитной, чтоб Аггея Чижова с товарыщи из тюрьмы выпустили…

— Мне до ваших челобитных и челобитчиков дела нет…

— Гришка, не позорь меня перед миром, не зли!.. Челобитчики брошены в застенок по наущению вора и изменника — князя Осипа, аль ты с ним заодно?

— Я с ним не заодно, но и с вами быть не желаю…

— Отчего же так?

— Любая власть от Бога! Щербатый был поставлен государем, а государь —

помазанник Божий… Власть надобно уважать, иначе смута будет!..

— Осип не по Христовым заповедям живет, но по дьявольским!.. От него всему градскому миру и государю разорение!.. Давай прикладывай к челобитной руку, не умничай!

— Сказал же, мне до ваших челобитных дела нет!

— Прикладывай, иначе я тебе рожу начищу! — угрожающе сказал Федор и двинулся к брату.

— Ну, давай, давай! — поднял над головой колун Григорий.

Федор схватился было за саблю, потом плюнул и сказал:

— Ладно, без тебя обойдемся! Не брат ты мне отныне!.. Благо отец не дожил до твоего позора!

Июля 20-го дня Зиновий Литосов отбыл с пушниной в Москву. Кроме копии мирской челобитной, воеводы Волынскиий и Коковинский велели ему отвезти в Москву «пытошные речи» Василия Бурнашева. Литосова сопровождали десятник Афанасий Лом, казаки Иван Михайлов, Важен Пичугин и Василий Лебедь.

Вторую копию челобитной через полмесяца отправили с пятидесятником Аникой Власовым, который был послан в Москву с отписками воевод Волынского и Коковинского об исполнении государевых указов.

Глава 9

Подьячему Ерохину своего начальника по сыску пришлось ждать долго. Письменный голова Степан Скворцов прибыл в Томск лишь в ноябре 4-го дня. В этот же день воеводы Волынский и Коковинский выделили ему особую съезжую избу, в помощь денщиков и подьячих, толмачей и служилых людей для исполнения их поручений. Кроме того, передали им бумаги с расспросными и пытошными речами Василия Бурнашева и тех, кто был с ним в посольстве к телеутскому князцу Коке. Передали и самих арестантов сыщикам.

Скворцов сразу взялся за дело с рвением, дабы завершить сыск как можно скорее. Допросил Василия Бурнашева, допытывался, верно ли то, что записано в статейном списке, будто князь Осип просил контайшу вместе воевать Коку. Бурнашев отвечал, что ту правду он подтвердил под пыткой и иного ему сказать нечего.

Однако словами его Скворцов был весьма недоволен. Хотел было вновь пытать Бурнашева, но воевода Волынский подсказал сыщикам, что лучше спросить о том у самого Коки. И в телеутскую землицу было отправлено посольство во главе с сыном боярским Семеном Лавровым, который в противности Щербатому не был. Толмачом с ним пошел татарин Каргаяк. При этом Лаврову было велено никаких поминков Коке не давать, дабы он правду говорил не поминков ради…

Скворцову же скоро стало понятно, что сыск простым не будет. Ноября в 9-й день томские воеводы прислали к нему в съезжую десять человек во главе с Федором Пущиным, которых, по царскому указу, надлежало выслать из города.

Одиннадцатым надлежало выслать и Зиновия Литосова, но он уже уехал в Москву с соболиной казной.

Скворцов надменно оглядел вошедших и объявил:

— По

государеву указу всем вам, а имянно: Федьке Пущину, Ваське Ергольскому, Ивашке Володимерцу, Тишке Хромому, Остатке Ляпе, Богдашке Паламошному, Ваське Мухосрану, Пашке Капканщику, Фильке Петлину и Фильке Лученину — надлежит немедля ехать из города Томска в Сургут…

— На зиму глядя? Для чего нам туда ехать, че делать? — недовольно спросил Пущин.

— Че хотите, то и делайте! Мне все равно, государь указал, надо исполнить!

— Где о том указ? — спросил Васька Мухосран.

— Указ у воевод!

— Воеводы нас в Сургут не отправляли, по-всему, ты сам то придумал по наущению князя Осипа! — усмехнулся Васька.

— Кто нас там ждет, где там жить? — недовольно сказал Федор Пущин.

— Тюрьма там есть, будет где жить! — пошутил Скворцов и тут же пожалел об этом.

— Ах ты, тля бумажная! Бл…дин сын! Ты кого пугать удумал! — подскочил к нему Остафий Ляпа и схватил его за грудки.

— Не лапай! — оттолкнул его Скворцов. — Я государем поставлен сыск вести. А вы тому помешку чините!

Служивые угрожающе придвинулись к нему.

— Не государем ты поставлен, но Шереметевым да Щербатым!

— Никуда мы не поедем!

— Да и не на чем ехать!

— Найду каждому по нарте! — успел вставить Скворцов.

— До весны в Сургут не поедем! А весною человек пятьдесят, сто или того больше поедем к государю в Москву! — веско сказал Пущин. — Пойдемте отсюда, казаки!

Через два дня Скворцов и Ерохин второй раз попытались отправить в Сургут служилую десятку, но вновь наслушался много неласковых слов. Он попробовал добиться помощи от воевод, но те уже отправили отписку государю о том, что десятерых служилых людей передали сыщикам, а самим сыщикам сказали, что дело сыска по указу их отныне не касается…

Еще через десять дней Скворцов и Ерохин попробовали действовать более решительно. Они назначили к высылаемым приставами казаков Постника Васильева и Степана Мельникова и велели им сопровождать Пущина и других до Сургута. Федора Пущина «с товарищи» вызвали в съезжую избу и объявили им, что дается им две седмицы на сборы, а после они должны отправиться в Сургут. Однако вновь получили от них отказ. Тогда сыщики решили действовать силой. В помощь Васильеву и Мельникову назначили еще десятерых приставов во главе с конным казаком Афанасием Кулаковым.

Ноября в 26-й день в съезжей высылаемые вновь отказались выезжать, хотя Скворцов выделил каждому по нарте.

— Мы те уже говорили не раз, что до весны нам в Сургут не хаживать! — заявил Скворцову Федор Пущин. — А по весне поедем к государю в Москву!..

— И слушать тебя не надлежит, ибо ты самовластвуешься и государишься! — объявил Филипп Петлин.

— За такие слова ответишь! — пригрозил Скворцов и приказал Кулакову: — Арестуйте их и отправьте их в Сургут силой!

— Ты шибко-то рот не разевай! — сказал Кулаков. — Филька-то верно говорит, своей властью казаков высылаешь! Вот ваша наказная для нас память, к которой вы руки приложили, и в ней государя даже не помянули, а себя с «вичем», Степаном Львовичем величаешь! Мы по такой памяти ничего делать не будем!..