Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Хадоська, иди в амбар, может, там батьке надо помочь. А ты, - кивнул Евхим
Ганне, - догреби до стога - и домой...
Но как только Хадоська исчезла, он подошел к Ганне, стал перед ней.
– Злая же ты!
– Евхим помолчал, ждал, что она скажет.
Ганна не ответила ему.
– Ты всегда такая?
Он говорил весело, хотел дружеского разговора.
– А тебе не все равно?
– Ганна шевельнула граблями, словно просила
отойти, не мешать ей грести.
–
– Так не скажу!
– Горячая ты, видно.
– Он взял Ганнину руку, как в тот вечер, но она
спокойно, твердо отняла ее.
– Может быть... Да отошел бы ты, грести не даешь...
– Управишься!.. Горячая, значит!..
– Для кого как!
– Для кого - как печка, а для кого - лед?
– Угадал. Догадливый!..
– А для меня - как?
– Для тебя? По правде, не думала никогда... Наверно, для тебя - никак!
– Как это? Ни то ни се? Среднее?
– А так. Ты для меня - как куколь в борозде. Что ты есть, что тебя нет
– все равно.
– Потому что не знаешь!.. Все о Дятлике своем думаешь. Тоже - кавалера
нашла!
– Какой есть, лишь бы по душе.
– Попусту сохнешь! Теперь он не скоро выберется. За такие штучки мало
не дают! Бандитизм! За это так припаяют, что и света белого не увидит!..
Вот птица: с виду - тихоня, тише воды, ниже травы, а смотри - с бандюгами
снюхался!
Ганна оборвала - донял-таки ее:
– Не радуйся чужой беде...
Евхим понял, что перехватил, просчитался, попробовал поправиться:
– Я и не радуюсь. Просто жалко тебя!..
– А ты не жалей! Не за что!
– Я человек не злой. Сочувственный... Особенно к девкам...
– Шуткой он
старался загладить ошибку, растопить Ганнину неприязнь, ее холодную
насмешливость.
– Тут время такое - проходу матка не дает! Женись да
женись!.. Вот я и присматриваюсь!
– Коли так, то не туда смотришь. Не высмотришь туг ничего... В другую
сторону глядел бы. Хадоська вон ночи не спит!
– Хадоська...
– Любит, дурная! За что только, понять не могу.
– Хадоська... Что - Хадоська? Вода, - смаку никакого!
Вот ты, ты, по-моему, - со смаком!
– Так она же в сто раз лучше тебя!
– Ты, по-моему, - не слушал ее Евхим, - как самогон!
Первак!
– Евхим вдруг схватил ее за руку, Ганна попробовала вырваться.
– Не вырывайся!.. У, видно-таки, горячая!..
– Пусти!
Ганна резко рванула руку и высвободилась. Но в тот же момент, откинув
ее руку с граблями, которые она держала между ним и собой, Евхим обхватил
Ганну обеими руками, сжал так, что у нее перехватило дыхание. От волос ее,
от
голове у него помутилось. Он чувствовал тугую грудь ее, живот, твердые
колени, все его тело наполнилось нетерпеливым, горячим желанием, которое
опьяняло, жгло, туманило рассудок.
– Пусти! Чуешь?! Ой, больно!.. Не жми, ой!..
– рвалась она,
непреклонная, гневная, все еще не выпуская из рук грабли.
Ее глаза были близко, были хорошо видны в сумерках - непокорные,
диковатые, как у птицы, рвущейся из силка.
И плечи, и руки, и ноги ее - вся она была налита непокорностью, но он
не обращал на это внимания.
– Пусти, слышишь? .. Отойди!..
– Вот нетерпеливая!..
– попробовал он пошутить.
– Потерпи... немного...
– Пусти! Закричу!.. Ей-богу, закричу!..
Он не ответил. Не мог говорить, ловил ее рот, а она не давалась,
отворачивалась: перед ним был то висок, то взлохмаченная голова с платком,
сдвинувшимся назад. Евхим, однако, не отступал, все крепче сжимал девушку,
и не было, казалось, такой силы, которая бы разорвала его объятие.
И вдруг у Ганны вырвалось испуганное, ударило молнией:
– Батько!!
Евхим сразу выпустил ее, отскочил. Тревожно оглянулся:
сначала на дорогу, ведущую к амбару, туда, откуда мог появиться отец,
но там никого не было; бросил взгляд на соседнее гумно - и там никого...
Евхим невольно взглянул на Ганну, как бы прося ее помощи, увидел - она уже
стояла далеко от него, поправляла волосы и платок.
– Не ищи! Нет его!..
– насмешливо сказала она.
Он со злостью выругался:
– Т-ты, черт!
– Но тут же понял, что показывать свою злость - значит
совсем потерять мужское достоинство, стать просто ничтожеством в ее
глазах. Попробовал засмеяться: - А я - поверил!
Ловко ты... придумала!..
"Так одурачила! Так в лужу шваркнула, подлая!.. Дурень!"
– Пугливый же ты, оказывается!
От этой издевки он готов был ринуться на нее, как разъяренный зверь, но
она наставила грабли, угрожающе предупредила:
– Подойди только!
Евхим остановился, как бы размышляя. А думать было трудно: сердце
бешено колотилось, в виски била кровь, в голове стоял тяжелый туман. Она
же, хитрая, не теряла времени даром, использовала заминку: заметила
фигуру, показавшуюся невдалеке, крикнула:
– Тетка Алена, это вы?
Женщина остановилась, присмотрелась к ним.
– Это я, Авдотья, - оба узнали голос вдовы Сороки.
– А это ты, Ганна?