Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
песня, не секрет..." Услышав песню в другой раз, Миканор, хоть и знал, что
Алеша может обидеться, не смолчал, беспощадно резанул правду-матку. Как и
ожидал Миканор, Алеша покраснел, обиделся, было видно, крепко, сразу же с
видом человека, которого сильно оскорбили, снял гармонь с плеча, начал
завертывать в платок.
Хоня первым бросился спасать надломленную дружбу.
– Нехорошая - ну и пусть тебе нехорошая. А мне - так нравится, за душу
берет!
–
Хоня пошел в наступление на Миканора: - А может, у тебя лучшая есть? Давай
свою лучшую, если не нравится эта! Посмотрим!
– А могу и дать!
– не уступил Миканор.
– Давай, давай! Посмотрим!
– Так знаешь же, как я пою...
– А мы разберемся! Давай!
Миканор тем голосомг каким пел с отделением или взводом, когда шел в
строю мозырскими улицами, начал "Марш Буденного". Взял немного высоковато
и очень звонко, сорвался и, защищая песню, сказал:
– Одному ее трудно!. Она хорошо получается, когда ее в строю поют!..
– Да и петь умеют!
– Хоня сдержал улыбку.
– А песня и правда ничего, а,
Алеша?
– Алеша промолчал.
– Только, конечно, не томуч певцу досталась. Вот
если б кто с настоящим голосом взялся за нее!
Хоня не сразу уговорил Алешу, но все же уговорил: не был бы он Хоней.
Когда Алеша подобрал мотив, когда заиграл по всем правилам, когда они за
Миканором стали подпевать, то и Алеша перестал обижаться: песня и в самом
деле была хорошей. Вместе с Хоней и Миканором раз десять подряд охотно
вели, повторяли:
С неба полуденного жара не подступись, Конная Буденного раскинулась в
степи ..
Будто сами мчались на быстрых конях сквозь ветер неведомых сказочных
степей, дружно, нетерпеливо звали:
Карьером, карьером - давай, давай, давай!
Рота пулеметная, в бою не отставай!
– Хорошая песня!
– похвалил и Алешин отец, сам "некогда на войне
состоявший при конях".
Родители Алеши были на все Курени бедняки из бедняков: Алеша, помогая
им, охотно ходил с гармошкой на вечеринки и в Олешники и в Мокуть, и
вместе с ним всюду ходил "Марш Буденного". Песня Миканора вскоре разошлась
по всей болотной округе.
Когда собирались в Миканоровой хате дядьки, то разговоры велись более
степенные, серьезные: о важных событиях в домашнем быту, о событиях в
жизни соседей, о новостях - или слухах - в куреневском масштабе.
Перемежаясь воспоминаниями и разными поучительными историями, до которых
пожилые куреневцы были всегда
свидетельствовали, что и тому, кто их рассказывал, довелось немало
повидать и узнать на веку, - слухи и новости смело переходили рубежи
куреневской республики, связывали мужиков с Мокутью, с Олешниками, с
волостной столицей. Разговоры, подобные тем, что корова нынче что-то плохо
ела и какая-то вялая, что Митя-лесник снова приволокся домой пьяным,
сменялись сообщением о новой бумаге из волости, полученной Дубоделом,
всесторонним, обстоятельным обсуждением ее. Беседа о том, что делается в
сельсовете, неизменно вела к обсуждению волостных дел, затрагивала
Юровичи, Апейку, Харчева...
Пусть не так часто и не все, главным образом Андрей Рудой и Миканоров
отец, заглядывали куреневские политики в своих суждениях и в Минск, и в
Москву, к самому Калинину, выбирались в широкий, беспокойный мир. Было это
почти всегда, когда Миканор, подсев ближе к припечку, на котором трещала
горящая лучина, медленно и с трудом читал газету "Белорусская деревня",
получаемую из Минска.
Из всех новостей, о которых сообщалось в газете, особенно волновало то,
что делалось за границей. Свое было хорошее, привычное, - слушая об этом,
успокаивались, радовались, - оттуда же, из-за границы, часто шло
тревожное, угрожающее, страшное - война.
– Докуда же это, грец его, будет!
– не выдержал, наслушавшись таких
вестей, Чернушка.
– Шипят все и шипят!
– Капитал, буржуазия! Без войны, следовательно, жить не могут, -
пояснил Рудой.
– От войны, так сказать, сила вся у них, как у коня от овса.
– Сила-то сила, да один другого не очень-то едят!
– опередил Миканора
Хоня. Чернушка и еще несколько мужчин согласно закивали, поддержали Хоню.
– Гад, так сказать, гада не любит есть!
– Рудой пустил из ноздрей
тоненькую струйку дыма.
– Классовая борьба, как учили Карл Маркс и Фридрих
Энгельс.
– Неужто, братки, так и будет весь век! Это ж ведь и до войны недалеко!
– не скрывал тревоги Грибок.
– Недалеко!
Тут уже вмешался Миканор: полную ясность в проблему войны и мира можно
было внести, только напомнив о мощи советских военных и морских сил,
которые он теперь как бы представлял в Куренях.
2
Не один раз вступал Миканор в беседы, которые все же чаще касались не
общих проблем мира, а, можно сказать, проблем Куреней. Проблемы эти