Люди сороковых годов
Шрифт:
– Все-таки вы должны благословлять память этого человека: он устроил вашу жизнь.
– Еще бы!
– подхватила она.
– Ну, ему ее жизнь и стоило устроить!
– воскликнула Прыхина, всегда и во всех случаях жизни готовая возвысить и оправдать свою подругу.
Вихров весь этот разговор вел больше механически, потому что в душе сгорал нестерпимым желанием поскорее начать чтение своего романа Клеопатре Петровне, и, только что отпили чай, он сейчас же сам сказал:
– А что, позволите мне прочесть вам мое творение?
– Но ты разве не устал сегодня с дороги?
– спросила его Фатеева.
Ей казалось, что после такой долгой разлуки ему бы лучше было заняться любовью, чем чтением романа. "Он любил, вероятно, в это время какую-нибудь
– Я нисколько не устал, - отвечал Павел и пошел в кабинет, где расставлены были его вещи, чтобы принести оттуда тетрадь.
Фатеева и Прыхина, оставшись вдвоем, несколько времени молчали.
– Интересно, что он написал, - проговорила последняя.
– Мне не нравится это его увлечение, - ответила ей на это Фатеева. Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны были быть или люди знатные, в больших чинах, близко стоящие к государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она не хотела видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.
Вихров, принеся свою рукопись, сел и начал читать. Прочитав первую главу, он обратился к Клеопатре Петровне и спросил ее:
– Похожи или нет?
Фатеева сидела уже явно с недовольным и печальным лицом.
– Комнаты похожи, но женщина тут описана другая, - проговорила она.
– Какая же?
– спросил с улыбкою Вихров.
– Я не знаю - какая!
– отвечала ему, вовсе не шутя, Клеопатра Петровна.
– Ну, вы - все свое!
– проговорил Вихров и начал снова чтение. Он полагал, что раздирающие душу и в то же время, как ему казалось, исполненные житейской правды сцены непременно поразят его слушательниц, но те решительно мало были ими тронуты... Клеопатру Петровну просто мучила ревность: она всюду и везде видела Анну Ивановну, а прочего ничего почти и не слыхала; что касается до m-lle Прыхиной, то ее равнодушие должен я объяснить тоже взглядом ее на литературу: достойная девица эта, как мы знаем, была с чрезвычайно пылким и возвышенным воображением; она полагала, что перу писателя всего приличнее описывать какого-нибудь рыцаря, или, по крайней мере, хоть и штатского молодого человека, но едущего на коне, и с ним встречается его возлюбленная в платье амазонки и тоже на коне. Если комнаты описывать, то, по ее мнению, лучше всего было - богатые, убранные штофом и золотом; если же природу, то какую-нибудь непременно восточную, - чтобы и фонтаны шумели, и пальмы росли, и виноград спускался кистями; если охоту представлять, так интереснее всего - за тиграми или слонами, - но в произведении Вихрова ничего этого не было, а потому оно не столько не понравилось ей, сколько не заинтересовало ее.
Герой мой между тем думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей повести, главною мыслью, выраженною в ней, и для этого торопился дочитать все до конца - но и тут ничего не вышло: он только страшно утомил и их и себя.
– Ах, милый мой, как ты устал!
– говорила ласково m-me Фатеева, утирая ему своим платком лоб, вместо того, чтобы похвалить его повесть.
Вихров понять никак не мог: роман ли его был очень плох, или уж слушательницы его были весьма плохие в том судьи.
– Как вам понравилось?
– спросил он Прыхину.
– Знаете что, - начала она, - я очень откровенна и всем люблю говорить правду: зачем описывать то, что мы знаем, видим и встречаем каждый день; это уж и без того наскучило.
– Только то и можно описывать, что мы видим и знаем, - возразил ей Вихров, - а если мы станем описывать то, чего мы не знаем, так непременно напишем чепуху. Теньеровские картины [72] , на которых нарисованы красноносые голландские мужики, гораздо выше ценятся,
– Никогда ни на какой картине мужик не может быть интересен! Никогда! воскликнула почти с ужасом m-lle Прыхина.
– После этого вам сказки надобно только слушать, - сказал Павел, - если вы не хотите ничего читать о том, что существует!
– Нет, сказки - это уж очень глупо; это только детей и баб деревенских может занимать, - возразила опять, как бы несколько обидевшись, Прыхина.
– Есть сказки и не для детей, а для взрослых; "Монте-Кристо", например, - сказал Вихров.
– Ах, "Монте-Кристо" прелесть, чудо!
– почти закричала m-lle Прыхина. И вообразите, я только начало и конец прочла; он помещался в журнале, и я никак некоторых книжек не могла достать; нет ли у вас, душечка, дайте! умоляла она Вихрова.
– Нет-с у меня!
– отвечал он ей с сердцем.
– "С дурой этой говорить больше нечего", - решил он мысленно и посмотрел на Клеопатру Петровну. Та сидела, как-то надувшись.
– Ну, а ваше какое мнение о моем произведении?
– спросил он ее.
– Я ту женщину, которую вы описываете, нисколько не знаю, а потому не могу судить.
– Большая часть нравственных мотивов взяты ваши, а потому они должны бы быть, кажется, близки вашему сердцу.
– Я не принимаю их никак на свой счет, потому что наружность тут описана совсем другой женщины, а так, как я чувствовала, может чувствовать и всякая другая женщина, - отвечала Клеопатра Петровна.
Вихрова наконец взорвало, и он больше уж не стал говорить с подобными судьями.
В Перцове после того он пробыл всего только один день, в продолжение которого был в весьма дурном расположении духа: его не то, что очень обеспокоило равнодушие дам, оказанное к его произведению, - он очень хорошо видел, что Клеопатра Петровна слишком уж лично приняла все к себе, а m-lle Прыхина имела почти детский вкус, - но его гораздо более тревожило его собственное внутреннее чувство. Говорят, нет ничего полезнее для авторов, как читать свои произведения несимпатизирующей публике. Тогда перед ними слабые места в труде их выходят в ужасающей величине. Так случилось и с Вихровым, - и таких слабых мест он встретил в романе своем очень много, и им овладело нестерпимое желание исправить все это, и он чувствовал, что поправит все это отлично, а потому, как Клеопатра Петровна ни упрашивала его остаться у ней на несколько дней, он объявил, что это решительно невозможно, и, не пояснив даже причину тому, уехал домой, велев себя везти как можно скорее. Возвратившись в свое Воздвиженское часов в десять вечера, он, несмотря, однако, на то, сейчас же принялся за работу. Стоя у себя в кабинете, он представил каждую сцену в лицах; где была неясность в описаниях, - пояснил, что лишнее было для главной мысли - выкинул, чего недоставало - добавил, словом, отнесся к своему произведению сколько возможно критически-строго и исправил его, как только умел лучше!
IX
ОПЯТЬ ДОБРОВ
M-lle Прыхина, возвратясь от подружки своей Фатеевой в уездный городок, где родитель ее именно и был сорок лет казначеем, сейчас же побежала к m-lle Захаревской, дочери Ардальона Васильича, и застала ту, по обыкновению, гордо сидящею с книгою в руках у окна, выходящего на улицу, одетою, как и всегда, нарядно и причесанною по последней моде. Девица сия еще в первый раз является в моем рассказе, а потому я, по необходимости, должен об ней сказать хоть несколько слов. М-lle Юлия, имя ее, была довольно высока ростом, недурно сложена. Опытный наблюдатель, конечно бы, в ее наружности, как и в наружности ее братьев, заметил нечто не совсем благородное; так, например, черты лица у нее были какие-то закругленные, кожа заметно грубовата, белокурые волосы, как бывает это у горничных, какого-то грязного цвета. Впрочем, все это очень сглаживалось тем, что m-lle Юлия очень недурно себя держала, по-видимому, была девушка весьма неглупая, довольно начитанная и благоразумная!