Люди сороковых годов

Писемский Алексей Феофилактович

Тот принял от него пакет.

– Очень вам благодарен, - произнес Вихров.

Старик между тем с любопытством стал осматривать вокруг себя новое убранство комнат, и замечаемая в них чистота явно ему понравилась.

– Не скучаете ли в деревне?
– спросил он Вихрова почти нежным голосом.

– Нет, - отвечал тот.

– Но все-таки надеюсь, - продолжал Захаревский, - что посетите и наш городок.

– О, конечно, и к первому, разумеется, к вам явлюсь с визитом.

– Очень рады будем вам, - отвечал Захаревский, опять почтительно склоняя голову, - но, главное,

вы посетите наше собрание и украсьте его вашим присутствием.

– Когда же это собрание бывает?
– спросил его Вихров.

– Каждое воскресенье-с!
– сказал Захаревский.
– И посещать его, продолжал он опять вкрадчивым голосом, - почти долг каждого дворянина... один не приедет, другой, - и нет собраний, а между тем где же молодежи и девушкам повеселиться!

– А ваше семейство?
– спросил его Павел.

– Мое семейство состоит теперь из единственной дочери, которая живет со мной: сыновья у меня на службе, жена умерла...

Вихров при этом постарался придать своему лицу печальное выражение, как будто бы ему в самом деле было очень жаль, что г-жа Захаревская умерла. Гость просидел еще с час, и при прощаньи с чувством пожал руку у Вихрова и снова повторил просьбу посетить собрание.

– Непременно-с буду!
– отвечал тот, в самом деле решившись непременно быть в собрании. Об этом посещении Клеопатра Петровна весьма скоро, должно быть, узнала от своей сыромасленицы, бывшей именно в этот день в Воздвиженском, потому что на другой же день после того прислала очень тревожную записку к m-lle Прыхиной, жившей опять в городе.

"Папенька Захаревский был уж у Павла; узнайте от самой Захаревской, когда Павел приедет к ним с визитом, и будьте там в это время и наблюдайте, что они будут между собой говорить, и мне все напишите!"

По этому письму Катишь сейчас же сбегала к Захаревским, узнала там все и написала к приятельнице:

"Когда он с визитом приедет - там не знают, но он будет непременно в следующее воскресенье в наше собрание! Воображаю, как будет ему весело!.."

Получив это извещение, Клеопатра Петровна отправила уже записку к самому Вихрову.

"Бесценный друг мой, приезжай ко мне в воскресенье, иначе я умру, не видавши тебя!"

На это ей отвечал Вихров:

"Бесценный друг мой, в воскресенье я не могу приехать, потому что завален работою; приеду, когда кончу".

"Завален работою, а в собрание, однако, едет!" - подумала Клеопатра Петровна и от такого невнимания Вихрова даже заболела. Катишь Прыхина, узнав об ее болезни, немедленно прискакала утешать ее, но Клеопатра Петровна и слушать ее не хотела: она рыдала, металась по постели и все выговаривала подруге:

– Это вы все наделали, от вашей болтовни все это началось.

– Да что же началось, душа моя, что началось?
– спрашивала ее скромно Прыхина.

– Все! Не говорите со мной больше!
– вскричала Фатеева.

Катишь, делать нечего, замолчала.

Пока происходили все эти толки и опасения, герой мой предавался самым чистым и невинным занятиям. Он весь был погружен в окончательное создание своего творения, которое, наконец, можно уж было набело переписывать. Вихров

хотел для этого взять какого-нибудь молоденького семинаристика от приходу, какового и поручил отыскать Кирьяну, но тот на другой же день, придя к нему, объявил, что мальчиков-семинаристов теперь нет у прихода, потому что все они в училище учатся, а вот тут дьякон-расстрига берется переписывать.

– Кто такой?
– спросил Павел.

– Добров один, по прозванию, - отвечал Кирьян.

– Ах, я его знаю!
– сказал Вихров.
– Да хорошо ли он пишет?

– Писец настоящий!
– отвечал Кирьян.
– Я привел его с собой, коли прикажете.

– Сделай милость, я очень рад ему.

Добров вошел и поклонился. Он был еще в более оборванном сюртуке и худых сапожонках.

– Здравствуйте, старый знакомый!
– сказал ему Вихров и подал ему руку.

Добров конфузливо пожал ее.

– Садитесь, пожалуйста, - продолжал Вихров.

Добров не совсем смело осмотрел стулья и на более жесткий из них неплотно сел.

– Можете ли вы переписать мне?

– Могу-с, словно бы!
– отвечал Добров.

– Ну, и правильно вы пишете?

– На это я знаток; у нас за это розгами с проволокой секли.

– А от станового вы уже отошли?

– Да-с, бог с ним.

– Отчего же?

Добров как бы некоторое время соображал.

– Барынька-то у него уж очень люта, - начал он, - лето-то придет, все посылала меня - выгоняй баб и мальчиков, чтобы грибов и ягод ей набирали; ну, где уж тут: пойдет ли кто охотой... Меня допрежь того невесть как в околотке любили за мою простоту, а тут в селенье-то придешь, точно от медведя какого мальчишки и бабы разбегутся, - срам!
– а не принесешь ей, ругается!.. Псит-псит, хуже собаки всякой!.. На последние свои денежки покупывал ей, чтобы только отвязаться, - ей-богу!

– А сам становой лучше?

– Тоже жадный, - продолжал Добров, - бывало, на ярмарчишку какую приедем, тотчас всех сотских, письмоводителя, рассыльных разошлет по разным торговцам смотреть - весы ладны ли да товар свеж ли, и все до той поры, пока не поклонятся ему; а поклонись тоже - не маленьким; другой, пожалуй, во весь торг и не выторгует того, так что многие торговцы и ездить совсем перестали на ярмарки в наш уезд.

– Отчего же они не пожаловались?

– И жаловались, да мало только что-то внимали тому, - по пословице: рука руку моет; я бога возблагодарил, как из этой их компании ушел!.. заключил Добров.

– Чем же вы содержите теперь себя?

– Да чем? Кое-что тоже на духовенство, на мужичков поработаю, ну и прокармливаюсь; насчет платья только вот никак не могу сбиться и справиться!

– Вы переезжайте ко мне совсем; я вас буду содержать, одену и помещу в хорошенькой комнате.

– Благодарю покорно... Ныне я могу это принять, а прежде бы, пожалуй, и не смог.

– Почему же бы не смогли?

– Потому, я пил безобразно.

– А нынче не пьете?

– Нет, другой год не пью! Что!.. Черт с ним, надоело: сколько я тоже к этому проклятому вину ни приноравливался, все думал его сломить, а выходило так, что оно меня побеждало.