Люди сороковых годов
Шрифт:
– Поведите меня, я устала.
– Ему руку вашу дали, а мне желаете, чтобы я гриб съел, - острил добродушно Живин.
– А вы чтобы гриб съели!
– подхватила с лукавой усмешкой Юлия.
Вскоре затем показалась монастырская мельница, та самая, с которой некогда бедный Добров похитил мешок. Она была огромная; перила на гати ее почему-то выкрашены были государственным цветом, как красятся будки и казенные мосты; около нее стояли две телеги, а около телеги две молоденькие бабенки. Старик монах-мельник, седой, как лунь, и сверх того перепачканный еще в муке, сидел на солнышке и чинил себе сапоги. Мельница шумела всеми своими двенадцатью поставами; вода с шумом рвалась
– Пить, пить, пить!
– кричала она, желая представить пигалицу.
– Дедушка, дай барышне напиться водицы, а я тебе за это грибы отдам, говорил Живин, кладя старику в подол кафтана все грибы.
– А вы не хотите беречь грибов - смотрите!
– погрозила ему Юлия пальцем.
– Что мне теперь; беречь для вас ничего уж я не стану!
– шутил Живин.
Старик между тем взял грибы, ушел с ними на мельницу, откуда принес ковшичек, зачерпнул им воды и подал. Все напились.
– Вы давно, дедушка, в монастыре?
– спросил его Вихров.
– Давно; двадцать вот уж годов при одной мельнице служу, - отвечал монах немножко сердитым голосом, - я в ней все уставы знаю!.. Что ни сломайся, николи плотников не зову - все сам!
– А вы из какого звания?
– продолжал Вихров.
– Какого звания - мужик простой, служить только богу захотел, - а у нас тоже житье-то! При монастыре служим, а сапогов не дают; а мука-то ведь тоже ест их, хуже извести, потому она кислая; а начальство-то не внемлет того: где хошь бери, хоть воруй у бога - да!..
– бурчал старик. Увидев подъехавшего старика Захаревского, он поклонился ему.
– Вон барин-то знакомый, - проговорил он, как-то оскаливая от удовольствия рот.
– Что, мы службу застанем в монастыре?
– спросил тот.
– Где тут, какая теперь служба, - отвечал опять как бы с сердцем монах, - настоятель-то в отлучке, а братия вся на работе.
– Ну, может, захватим кого-нибудь!
– сказал Захаревский и велел кучеру ехать.
Молодые люди пошли за ним.
Вихров на прощанье дал монаху рубль.
– Ну вот это благодарю, - сказал тот, а потом сел и опять принялся починивать сапоги.
Подходя к самому монастырю, путники наши действительно увидели очень много монахов в поле; некоторые из них в рубашках, а другие в худеньких черных подрясниках - пахали; двое севцов сеяло, а рыжий монах, в клобуке и подряснике поновее, должно быть, казначей, стоял у телеги с семянами. Захаревский послал своего кучеренка к этому монаху; тот ему передал что-то от барина. Монах кивнул ему в знак согласия головою и быстрыми шагами пошел к монастырю, - и когда путники наши вошли в монастырскую ограду, он уже ожидал их на каменном крыльце храма. По званию своему он в самом деле оказался казначей.
– Молебен угоднику желаете отслужить?
– спросил он.
– Непременно-с, непременно, - отвечал старик Захаревский, с трудом всходя своими старческими ногами на ступеньки.
В Тотском монастыре находились мощи угодника, основавшего самый монастырь. Вихров никогда не видал мощей и в этот раз решился посмотреть их. Рака угодника помещалась в маленьком приделе. Она была вся кованая из серебра; множество лампадок горело над ней. Монах, стоящий при мощах, был худ, как мертвец. Рыжий казначей сам стал служить молебен, и с некоторою торжественностью. Старик Захаревский весь молебен стоял на коленях и беспрестанно кланялся в землю, складывая руки, и несколько раз даже слезы появлялись на его глазах; Юлия тоже молилась
– Батюшка, я могу видеть самые мощи? Они, кажется, не под спудом?
– Можете, - отвечал казначей и посмотрел на худого монаха. Тот подошел к раке, отпер ее висевшим у него на поясе ключом и с помощью казначея приподнял крышку, а сей последний раскрыл немного и самую пелену на мощах, и Вихров увидел довольно темную и, как ему показалось, не сухую даже грудь человеческую. Трепет объял его; у него едва достало смелости наклониться и прикоснуться губами к священным останкам. За ним приложились и все прочие, и крышка раки снова опустилась и заперлась.
– Ночуете, полагаю?
– спросил их казначей.
– Ночуем, уж позвольте келейку, - отвечал Захаревский.
– Есть много свободных, - отвечал монах.
– Теперь погуляйте пока в нашем монастырском саду, потом просим милости и за нашу трапезу монашескую, не скушаете ли чего-нибудь.
Путники наши поблагодарили его за это приглашение и пошли в сад, который сам собой не представлял ничего, кроме кустов смородины и малины; но вид из него был божественный. Угодник, по преданию, сам выбирал это место для поселения своего; монастырь стоял на обрыве крутой горы, подошва которой уходила в озеро, раскидывающееся от монастыря верст на пятнадцать кругом. В настоящий день оно было гладко, как стекло, и только местами на нем чернели рыбачьи лодочки. Над озером и над монастырем, в воздухе, стояла как бы сетка какая облачная.
– Что это, дым, что ли?
– спросил Вихров.
– Нет, это мошкара озерная, - отвечал старик Захаревский.
Вскоре затем раздался звон в небольшой колокол: это сзывали к ужину. Вихров увидел, что из разных келий потянулись монахи; они все на этот раз были в черных подрясниках и все умылись и причесались. Трапеза происходила в длинной комнате, с священною живописью на стенках; посредине ее был накрыт грубой скатертью стол; перед каждым монахом стоял прибор, хлеб и ставец с квасом. При входе Вихрова и его спутников монахи пели речитативом передобеденную молитву. Наконец, все уселись, и казначей гостям своим предложил почетные места около себя; подали щи из рыбы и потом кашу. Квас и хлеб, как и во всех наших монастырях, оказались превосходными. Вихров стал прислушиваться к разговору между монахами.
– Под Тиньковым ничего ныне рыбы не попало, ни щеки!..
– говорил один монах другому.
– А в прежние-то годы сколько зачерпывали тут, - отвечал ему товарищ его.
– Всего ныне в умаленьи стало: и рыбы и птицы, - продолжал первый монах.
– В низях-то куда земля мягче пошла - порох!
– толковали в другом месте.
Все это Вихрову очень понравилось: никакого ханжества, ни притворной святости не было видно, а являлась одна только простая и трудолюбивая жизнь.
После ужина их отвели в гостиницу и каждому хотели было дать по отдельной комнате; но богомольцы наши разместились так, что Захаревский с дочерью заняли маленькое отделение, а Живин и Вихров легли в одной комнате.
Первый, как человек, привыкший делать большие прогулки, сейчас же захрапел; но у Вихрова сделалось такое волнение в крови, что он не мог заснуть всю ночь, и едва только забрезжилась заря, как он оделся и вышел в монастырский сад. Там он услыхал, что его кличут по имени. Это звала его Юлия, сидевшая в довольно небрежном костюме на небольшом балкончике гостиницы.
– Вы не спите?
– Нет, а вы?
– Тоже, - ужас: всю ночь не спала! Подите сюда на балкон, - отсюда лучше вид!
– прибавила она ласковым голосом.