Люди сороковых годов

Писемский Алексей Феофилактович

– У Кергеля этого, брат, всегда фраза, везде и во всем, а настоящего дела нет!
– говорил сильно уже подвыпивший Живин.

– А у тебя не фраза?
– спросил его Вихров мрачно и тоже запинающимся несколько языком.

– Нет, не фраза, только знаешь что? Бросим, брат, это, плюнем.

– Нет, не брошу!
– возразил Вихров.
– Меня тут вот давит, душит; хочу делать все гадости и все мерзости! Видит бог, - продолжал он, ударяя себя в грудь, - я рожден не для разврата и порока, а для дела, но как тут быть, если моего-то дела мне и не дают делать! Чиновником я не родился, ученым не успел сделаться, и,

прежде, когда я не знал еще, что у меня есть дарование ну и черт со мной!
– прожил бы как-нибудь век; но теперь я знаю, что я хранитель и носитель этого священного огня, - и этого сознания никто и ничто, сам бог даже во мне не уничтожит.

– Да ты и будешь писателем, - утешал его Живин.

– Но если же нет, если нет?!
– восклицал Вихров со скрежетом зубов. Так ведь я убью себя, потому что жить как свинья, только есть и спать, я не могу...

– Да кто же может, кто?
– толковал ему Живин.
– Все мы и пьем оттого, что нам дела настоящего, хорошего не дают делать, - едем, черт возьми, коли ты желаешь того.

– Едем!
– повторил за ним мрачно и Вихров.

Они сначала проехали одну улицу, другую, потом взобрались на какую-то гору. Вихров видел, что проехали мимо какой-то церкви, спустились потом по косогору в овраг и остановились перед лачугой. Живин хоть был и не в нормальном состоянии, но шел, однако, привычным шагом. Вихров чувствовал только, что его ноги ступали по каким-то доскам, потом его кто-то стукнул дверью в грудь, - потом они несколько времени были в совершенном мраке.

– Дарья! Дарья!
– раздавался голос Живина; на этот зов в соседней комнате шаркнули спичкой и замелькал огонек.

– Скорей, Дарья!
– повторил между тем Живин.

Наконец показалась заспанная, с всклоченной головой, с едва накинутым на плечи ситцевым платьишком, Дарья.

– Погоди, постой, - произнес Живин и, взяв ее за плечи, отвел несколько в сторону и пошептал ей что-то.

– Ну, садись!
– проговорил он Вихрову.

Они сели оба. У Вихрова смутно мерцали перед глазами: какая-то серенькая комната, дама на картине, нюхающая цветок, огромное яйцо, привязанное на ленте под лампадой... Прежняя женщина в это время принесла две свечи и поставила их на столик; вскоре за ней вошла еще другая женщина, как видно, несколько поопрятнее одетая; она вошла и села невдалеке от Павла. Он осмотрел ее тусклыми глазами... Она ему никакой не показалась.

– Что, нравится?
– спросил его Живин, подойдя к нему.

– Чем хуже, тем лучше!
– отвечал Вихров по-французски.

– Какой человек это, Матреша, какой человек, кабы ты только знала, говорил потом Живин, показывая девушке на Павла.

– Что же, нам оченно приятно, - отвечала та, глупо потупляя свои серые глаза.

XVIII

ТОТСКИЙ МОНАСТЫРЬ

Герой мой был не таков, чтобы долго мог вести подобную жизнь... В один день все это ему опротивело и омерзело до последней степени.

"Баста, будет!" - сказал он сам себе и то же самое сообщил и Живину, приехавшему, по обыкновению, к нему после присутствия.

– Именно будет!
– подхватил тот с радостью. Ему тоже уж становилось невмоготу, особенно когда Вихров, раскутившись, начнет помахивать с ним туда и сюда.

– Натура-то, братец, у тебя какая-то неудержимая; расходишься, так

всего тебе давай!
– говорил он по этому поводу.

– Что ж мы, однако, будем делать?
– говорил Вихров.
– Мне все-таки скучно, поедем куда-нибудь, - хоть на богомолье, что ли?

– Не поедем, а пойдем лучше пешком в Тотский монастырь: всего десять верст, дорога идет все рощей, виды великолепные, - говорил Живин.

– Хорошо!
– согласился Вихров.

– Ну, так ты завтрашний день заходи за мной после обеда, и мы отправимся, - заключил Живин и вскоре затем уехал домой.

Вихров на другой день, не взяв даже никакого экипажа с собой, зашел к Живину. Тот уж его дожидался.

– А какой случай!
– сказал он.
– Вчера я, возвращаясь от тебя, встретил Захаревского с дочерью и, между прочим, рассказал им, что вот мы с тобой идем богу молиться; они стали, братец, проситься, чтобы и их взять, и особенно Юлия Ардальоновна. "Что ж, я говорю, мы очень рады". Ну, они и просили, чтобы зайти к ним; хочешь - зайдем, не хочешь - нет.

– Отчего ж не зайти, зайдем, - отозвался Вихров.

– Зайдем, все с барышней веселей будет идти!
– говорил Живин, с удовольствием шагая по мостовой.
– Прежде немножко я, грешным делом, пылал к ней нежною страстью.

– Ну, а теперь что же?

– А теперь ты отбил у меня ее, - шутил Живин.

Старика Захаревского и дочь его они застали совсем готовыми для путешествия.

– Merci, monsieur Вихров, что вы не отказались взять нас в вашу компанию!
– говорила Юлия.

И все затем тронулись в путь. Старик Захаревский, впрочем, поехал в дрожках шажком за молодыми людьми. Роща началась почти тотчас же по выезде из города. Юлия и кавалеры ее сейчас же ушли в нее.

– Рощу эту, говорят, сам угодник всю насадил, чтобы богомольцам приятнее было ходить в монастырь, - сказал Живин.

– Да, говорят, - подтвердила и Юлия, и потом, осмотревшись кругом, она воскликнула:

– Вихров, посмотрите, сколько земляники! Давайте ее собирать!..
– И с раскрасневшимися щеками и взбившимися немного волосами, в своем белом платье, она, как фея лесная, начала перебегать от деревца к деревцу, нагибаться и брать землянику.

– Подите сюда, нате, кушайте!
– говорила она, отбирая лучшие ягоды и подавая их Вихрову.
– А это нате вам!
– прибавляла она, подавая ветку похуже Живину.

– А я и за то спасибо-с!
– говорил тот с каким-то комическим голосом.

– Постойте!
– кричала Юлия.
– И грибов пропасть! Смотрите: раз, два, три, будемте собирать и грибы!

– Будемте-с, будемте!
– согласился Живин.
– А в монастырь придем и изжарим их, - говорил он и принялся усерднейшим образом отыскивать грибы.

– Вы знаете, я готов все ваши самые капризнейшие желания исполнять, говорил он.

– Будто?..
– спросила Юлия, подняв немножко губку.

Она вообще, кажется, на этот раз несколько молодилась и явно это делала для Вихрова, желая ему представиться посреди природы веселою и простодушною девочкою. Старик Захаревский, наконец, прислал сказать, что пора выйти из лесу, потому что можно опоздать. Молодежь с хохотом и с шумом вышла к нему. У Живина были обе руки полнехоньки грибами.

– Не смейте же ни одного из них уронить!
– приказывала ему Юлия, а сама подала руку Вихрову, проговоря: