Люди сороковых годов
Шрифт:
– Что же, ты так уж и видаться со мной не будешь, бросишь меня совершенно?
– говорил полковник, и у него при этом от гнева и огорченья дрожали даже щеки.
– Отчего же не видаться? Точно так же, как и из Демидовского, я каждую вакацию буду ездить к вам.
– Большая разница!.. Большая!..
– возразил полковник, и щеки его продолжали дрожать.
– В Демидовское-то я взял да и послал за тобой своих лошадей, а из Москвы надо деньги, да и большие!
Павел пожал плечами.
– Я вам опять повторяю, - начал он голосом, которым явно хотел показать, что ему скучно даже говорить об этом, - что денег ваших мне
Он знал, что этим ответом сильно уязвит старика.
– Не о деньгах, сударь, тут речь!
– воскликнул он.
– А о чем же?
– возразил в свою очередь Павел.
– Я, кажется, продолжал он грустно-насмешливым голосом, - учился в гимназии, не жалея для этого ни времени, ни здоровья - не за тем, чтобы потом все забыть?
– Что же, в Демидовском так уж разве ничему и учить тебя не будут? возразил полковник с досадой.
– Напротив-с! Там всему будут учить, но вопрос - как? В университете я буду заниматься чем-нибудь определенным и выйду оттуда или медиком, или юристом, или математиком, а из Демидовского - всем и ничем; наконец, в практическом смысле: из лицея я выйду четырнадцатым классом, то есть прапорщиком, а из университета, может быть, десятым, то есть поручиком.
Последнее доказательство, надо полагать, очень поразило полковника, потому что он несколько времени ничего даже не находился возразить против него.
– Но зато ты в Демидовском будешь жить на казне; все-таки под присмотром начальства!
– проговорил он наконец.
Отдача сына на казну, без платы, вряд ли не была для полковника одною из довольно важных причин желания его, чтобы тот поступил в Демидовское.
Павел посмотрел несколько времени отцу в лицо.
– Я прожил ребенком без всякого надзора, - начал он неторопливо, - и то, кажется, не сделал ничего дурного, за что бы вы меня могли укорить.
– Я и не говорю, не говорю!
– поспешно подхватил полковник.
– Так что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни - безбожно и жестоко с вашей стороны!
Проговоря это, Павел встал и ушел. Полковник остался как бы опешенный: его более всего поразило то, что как это сын так умно и складно говорил; первая его мысль была, что все это научил его Еспер Иваныч, но потом он сообразил, что Еспер Иваныч был болен теперь и почти без рассудка. "Неужели это, шельмец, он все сам придумал в голове своей?
– соображал он с удовольствием, а между тем в нем заговорила несколько и совесть его: он по своим средствам совершенно безбедно мог содержать сына в Москве - и только в этом случае не стал бы откладывать и сберегать денег для него же. Так прошел почти целый день. Павел, видимо, дулся на отца и хоть был вежлив с ним, но чрезвычайно холоден. Полковнику наконец стало это невыносимо. Мысли, одна другой чернее, бродили в его голове. "Не отпущу я его, - думал он, - в университет: он в этом Семеновском трактире в самом деле сопьется и, пожалуй, еще хуже что-нибудь над собой сделает!" - Искаженное лицо засеченного солдата
– За что же ты сердишься-то и дуешься?
– прикрикнул он наконец на сына, когда вечером они снова сошлись пить чай.
– Я?
– спросил Павел, как бы не желавший ничего на это отвечать.
– Я?.. Кто же другой, как не ты!..
– повторил полковник.
– Разве про то тебе говорят, что ты в университет идешь, а не в Демидовское!
– А про что же?
– спросил Павел хладнокровно; он хорошо знал своего старикашку-отца.
– А про то, что все один с дяденькой удумал; на, вот, перед самым отъездом, только что не с вороной на хвосте прислал оказать отцу, что едешь в Москву!
– Я никак этого прежде и не мог сказать, никак!
– возразил Павел, пожимая плечами.
– Потому что не знал, как я кончу курс и буду ли иметь право поступить в университет.
– Нет, не то, врешь, не то!..
– возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли.
– Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе!
– прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви.
– Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
– И того не могу сделать, - возразил Павел, опять пожимая плечами, никак не могу себе позволить оскорбить человека, который участвовал и благодетельствовал мне.
– Ну да, как же ведь, благодетель!.. Ему, я думаю, все равно, куда бы ты ни заехал - в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли; а я одними мнениями измучусь, думая, что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут, как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.
Павел с улыбкою взглянул на отца.
– Вы сами рассказывали, что четырнадцати лет в полк поступили, а не то что в Москву приехали.
– То было, сударь, время, а теперь - другое: меня сейчас же, вон, полковой командир солдату на руки отдал... "Пуще глазу, говорит, береги у меня этого дворянина!"; так тот меня и умоет, и причешет, и грамоте выучил, - разве нынче есть такие начальники!
– Я ни в чем подобном и не нуждаюсь!
– возразил насмешливо Павел.
– Ну да, как же ведь, не нуждаешься - большой у нас человек, везде бывалый!..
Павел пожал плечами и ничего не возражал отцу.
Полковник по крайней мере с полчаса еще брюзжал, а потом, как бы сообразив что-то такое и произнося больше сам с собой: "Разве вот что сделать!" - вслед за тем крикнул во весь голос:
– Эй, Ванька!
Ванька весь этот разговор внимательно слушал в соседней комнате: он очень боялся, что его, пожалуй, не отпустят с барчиком в Москву. Увы! Он давно уже утратил любовь к деревне и страх к городам... Ванька явился.
– Поди, позови ко мне Алену Сергеевну!
– сказал ему полковник.
Павел не без удивления взглянул на отца.
Михайло Поликарпыч молчал. Ожидая, может быть, возражения от сына, он не хотел ему заранее сообщать свои намерения.
Алена Сергеевна была старуха, крестьянка, самая богатая и зажиточная из всего имения Вихрова. Деревня его находилась вместе же с усадьбой. Алена явилась, щепетильнейшим образом одетая в новую душегрейку, в новом платке на голове и в новых котах.