Люди сороковых годов
Шрифт:
– Отчего же выучиться я не успел?
– спросил правовед обиженным голосом и краснея в лице.
– Да потому что, - я не знаю, - чтобы ясно понимать законы, надобно иметь общее образование.
– Да почему же вы думаете, что нам не дают общего образования? продолжал возражать обиженным тоном правовед.
– Потому что - некогда; не по чему иному, как - некогда!
– горячился Павел.
– Отчего же - некогда?
– вмешался опять в разговор Сергей Абреев. Только чтобы глупостям разным не учили, вот как у нас - статистика какая-то... черт знает что такое!
– Статистика, во-первых,
Настоятель мотнул ему на это головой.
– Про ваше учебное заведение, - обратился он затем к правоведу, - я имею доскональные сведения от моего соученика, друга и благодетеля, господина Сперанского [32] ...
Проговоря это, отец Иоаким приостановился немного, - как бы затем, чтобы дать время своим слушателям уразуметь, с какими лицами он был знаком и дружен.
– Господин Сперанский, как, может быть, небезызвестно вам, первый возымел мысль о сем училище, с тем намерением, чтобы господа семинаристы, по окончании своего курса наук в академии, поступали в оное для изучения юриспруденции и, так как они и без того уже имели ученую степень, а также и число лет достаточное, то чтобы сообразно с сим и получали высший чин - 9-го класса; но богатые аристократы и дворянство наше позарились на сие и захватили себе...
– Это может быть!
– отвечал правовед.
– Верно так, верно!
– подхватил монах.
– Мысль Сперанского очень понятна и совершенно справедлива, воскликнул Павел, и так громко, что Александра Григорьевна явно сделала гримасу; так что даже полковник, сначала было довольный разговорчивостью сына, заметил это и толкнул его ногой. Павел понял его, замолчал и стал кусать себе ногти.
– Ах, боже мой, боже мой!
– произнесла, вздохнув, Александра Григорьевна.
– России, по-моему, всего нужнее не ученые, не говоруны разные, а верные слуги престолу и хорошие христиане. Так ли я, святой отец, говорю?
– обратилась она к настоятелю.
– Д-да-а!
– отвечал ей тот протяжно и не столько, кажется, соглашаясь с ней, сколько не желая ее оспаривать.
– Милости прошу, однако, гости дорогие, кушать!..
– прибавила она, вставая.
Все поднялись. Полковник сейчас же подал Александре Григорьевне руку. Это был единственный светский прием, который он очень твердо знал.
– Ваш сын - большой фантазер, - оберегите его с этой стороны!
– шепнула она ему, грозя пальцем.
– Есть немножко, есть!..
– подтвердил полковник.
При размещении за столом Павлу предназначили сесть рядом с кадетом. Его, видно, считали за очень еще молодого мальчика. Это было несколько обидно для его самолюбия; но, к счастью, кадет оказался презабавным малым: он очень ловко (так что никто и не заметил) стащил с вазы апельсин, вырезал на нем глаза, вытянул из кожи нос, разрезал рот и стал апельсин слегка подавливать; тот при этом точь-в-точь представил лицо человека, которого тошнит. Павел принялся над этим покатываться со смеху самым искреннейшим образом.
В это время Александра Григорьевна обратилась к настоятелю.
– Вот вы были так снисходительны,
Настоятель взглянул на нее несколько вопросительно.
– Когда при мне какой-нибудь молодой человек, - продолжала она, как бы разъясняя свою мысль, - говорит много и говорит глупо, так это для меня нож вострый; вот теперь он смеется - это мне приятно, потому что свойственно его возрасту.
– Но почему вы, - возразил ей скромно отец Иоаким, - не дозволяете, хоть бы несколько и вкось, рассуждать молодому человеку и, так сказать, испытывать свой ум, как стремится младенец испытать свои зубы на более твердой пище, чем млеко матери?
– А потому, что пытанье это ведет часто к тому, что голова закружится. Мы видели этому прекрасный пример 14 декабря.
Против такого аргумента настоятель ничего не нашелся ей возразить и замолчал.
После обеда все молодые люди вышли на знакомый нам балкон и расселись на уступах его. В позе этой молодой Абреев оказался почти красавцем.
– Voulez-vous un cigare? [134]– произнес он, обращаясь к стоявшему против него правоведу.
Тот взял у него из рук сигару.
– Monsieur Вихров, desirez-vous? [135]– обратился Абреев к Павлу, но тот поблагодарил и отказался от сигары: по невежеству своему, он любил курить только жуковину [33] .
– Et vous, monsieur? [136]– отнесся Абреев к кадету.
134
Хотите вы сигару? (франц.).
135
Вы желаете? (франц.).
136
А вы, господин? (франц.).
Тот принял от него сигару и, с большим знанием дела, откусил у нее кончик и закурил.
– Le cigare est excellent! [137]– произнес Абреев, навевая себе рукою на нос дым.
– Magnifique! [138]– подтвердил правовед, тоже намахивая себе на лицо дым.
– От нас Утвинов поступил к вам в полк?
– спросил он.
– Oui, [139]– протянул Абреев.
– А правда, что наследник ему сказал, что он лучше бы желал штатским его видеть?
137
Превосходная сигара! (франц.).
138
Великолепная! (франц.).
139
Да (франц.).