Люди сороковых годов
Шрифт:
Мари в самом деле, - когда Павел со свойственною всем юношам болтливостью, иногда по целым вечерам передавал ей свои разные научные и эстетические сведения, - вслушивалась очень внимательно, и если делала какое замечание, то оно ясно показывало, что она до тонкости уразумевала то, что он ей говорил.
"О! Когда придет то счастливое время, - продолжал он думать в каком-то даже лихорадочном волнении, - что я буду иметь право тебе одной посвящать и мои знания, и мои труды, и мою любовь".
Павел непременно предполагал,
XVIII
ВТОРОЙ УДАР
Едучи уже в Москву и проезжая родной губернский город, Павел, разумеется, прежде всего был у Крестовниковых. Отобедав у них, поблагодушествовал с ними, а потом вознамерился также сходить и проститься с Дрозденкой. Он застал Николая Силыча в оборванном полинялом халате, сидящего, с трубкою в руках, около водки и закуски и уже несколько выпившего.
– А, пан Прудиус!
– воскликнул он не без удовольствия, скривляя, по обыкновению, на сторону свой рот.
Павел раскланялся с ним, немного уже важничая.
– Куда бог несет?
– продолжал Дрозденко.
– В Москву, в университет, - отвечал Павел.
– А!..
– произнес Николай Силыч протяжно и каким-то довольно странным тоном.
– А вот так досадно, - продолжал Павел, - пришлось здесь пробыть другой день. Не говоря уже про университет, самую-то Москву хочется увидеть поскорей.
– Что же в ней такое, сорок-то сороков церквей, что ли?
– спросил явно насмешливым голосом Николай Силыч.
– Вся наша история, все наши славные и печальные дни совершились, по преимуществу, в Москве, в Кремлевских стенах.
– А как она вылезла в люди-то, ваша Москва?
– спросил Николай Силыч и взглянул Павлу в лицо.
– Вылезла, - отвечал тот, пожимая плечами, - потому что Московское княжество одолело прочие мелкие княжества.
– А чем же оно одолело их?
– продолжал как бы допрашивать Дрозденко.
– Умом и тактом своих князей, - отвечал Павел.
– Тактом?
– как бы переспросил Николай Силыч.
– А кто, паря, больше их булдыхался и колотился лбом в Золотой Орде и подарки там делал?.. Налебезят там, заручатся татарской милостью, приедут домой и давай душить своих, этакий бы и у меня такт был, и я бы сумел так быть собирателем земли русской!
– Нельзя же все этим объяснять, - воскликнул Павел, - одною подлостью история не делается; скорее причина этому таится в самом племени околомосковском и поволжском.
При этих словах Николай Силыч весь даже вспыхнул.
– Нет, племя-то, которое было почестней, - начал он сердитым тоном, из-под ваших собирателей земли русской ушло все на Украину, а другие, под видом раскола, спрятались на Север из-под благочестивых царей ваших.
– Не могу же я, Николай Силыч, - возразил Павел, - как русский, смотреть таким образом на Московское княжество, которое
– Ну, и смотри, как хочешь, кто тебе мешает!.. Кланяйся господам директорам и инспекторам, которые выгнали было тебя из гимназии; они все ведь из подмосковского племени.
Видя, что Николай Силыч, вероятно, частью от какой-нибудь душевной горести, а частью и от выпитой водки был в сильно раздраженном состоянии, Павел счел за лучшее не возражать ему.
– А по какому факультету ты поступаешь?
– спросил Дрозденко после нескольких минут молчания и каким-то совершенно мрачным голосом.
– По математическому, вероятно, - отвечал Павел.
Николай Силыч усмехнулся.
– Зачем?.. На кой черт? Чтобы в учителя прислали; а там продержат двадцать пять лет в одной шкуре, да и выгонят, - не годишься!.. Потому ты таблицу умножения знаешь, а мы на место тебя пришлем нового, молодого, который таблицы умножения не знает!
Николаю Силычу самому предстояла такая участь, и его, конечно, уж не оставляли не потому, что он не годился по своим знаниям, а по его строптивому и беспокойному характеру.
– Государство ваше Российское, - продолжал он почти со скрежетом зубов, - вот взять его зажечь с одного конца да и поддувать в меха, чтобы сгорело все до тла!
Павла покоробило даже при этих словах. Сам он был в настоящие минуты слишком счастлив, - будущность рисовалась ему в слишком светлых и приятных цветах, - чтобы сочувствовать озлобленным мыслям и сетованиям Дрозденко; так что он, больше из приличия, просидел у него с полчаса, а потом встал и начал прощаться.
– Ну-с, прощайте!
– сказал Дрозденко, вставая и целуясь с ним. Он заметил, кажется, что Павел далеко не симпатизировал его мыслям, потому что сейчас же переменил с ним тон.
– Кланяйтесь вашему Кремлю, - заключил он, и помните, что каждый камушек его поспел и положен по милости татарской, а украинцы так только бились с ними и проливали кровь свою...
– Когда лучше узнаю историю, то и обсужу это!
– отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда было девать оставшиеся несколько часов до ночи? Павлу пришла в голову мысль сходить в дом к Есперу Иванычу и посмотреть на те места, где он так счастливо и безмятежно провел около года, а вместе с тем узнать, нет ли каких известий и от Имплевых.
Самый дом и вся обстановка около него как бы вовсе не изменились: ворота так же были отворены, крыльцо - отперто; даже на окне, в зале, как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, "Что за чудо, уж не воротились ли они из Москвы?" - подумал он и пошел в самый дом. Там его, у самых входных дверей, встретил проворно выбежавший из комнат оставленный при доме, в виде дворника, старый лакей Еспера Иваныча, Силантий. Захлопнув за собой дверь, он, сверх того, заслонил ее своей собственной особой. Лицо его было сконфуженно и растерянно.