Лютер. Книга 1. Начало
Шрифт:
— Ну что, — деловито спохватывается Джулиан, — старикан все еще в доме?
— Да, — кивает Кидман. — Но тот коп там больше не ошивается. На это и был расчет.
— То есть вы все сделали правильно, и он усек?
— Усек.
— И возвратов больше не будет?
— Не-а.
— Потому что, Ли, сидеть в тюрьме мне ну никак не хочется.
Тюрьмы Джулиан боится панически. Его лечащий врач называет это клаустрофобией — боязнью оказаться взаперти в замкнутом пространстве. Но, откровенно говоря, дело не совсем в этом — Джулиан боится оказаться в одном
— Нет, серьезно, — кипятится Джулиан. — Старикан один в этом дерьмовом домище… Неужели все так сложно?
У Кидмана с Тонгой хватает учтивости напустить на себя смущенный вид.
Джулиан их подначивает:
— Вот возьму и не дам вам ни одного вшивого пенни, пока не вышвырнете этого старого идиота прочь из моего долбаного дома. Боже ты мой, просто ушам своим не верю! Приходить сюда с наполовину сделанной работой! Вы уважение к себе хоть какое-то имейте!
Кидман поглядывает на него с невинной лукавинкой во взоре. Бэрри Тонга — тот смотрит просто отрешенно, скрестив на груди мощные руки. Стоит и смотрит, будто прицениваясь. А Джулиану не нравится, когда к нему прицениваются. Ему от этого становится не по себе. Он мечтает лишь об одном — поскорее бы выбраться из-под всех этих завалов дерьма, тупо сесть в самолет и улететь куда-нибудь. Может, перебраться в Таиланд, открыть там какой-нибудь барчик.
Джулиан представляет себя там — в обрезанных джинсах, шлепанцах, проводящим время главным образом на обыкновенных прогулках. Хотя он почти уверен: стоит ему влезть в Таиланде в ресторанный бизнес, как там немедленно грянет очередное цунами и выметет его, к чертовой матери, вместе с обломками барной стойки.
Но уж лучше это, чем то, что его сейчас окружает: этот сраный Лондон, гребаная недвижимость, всякие там говнюки-старики на пути ликвидации бизнеса. И мелкая, но убийственная мыслишка, что папаша Джордж уж точно придумал бы, как выкрутиться.
Спал Патрик в парке. Он делал это и раньше, когда Генри бывал не в духе.
Этот парк — самое большое открытое пространство во всем Лондоне. Здесь все равно что попадаешь в другую эпоху. Болотца, заросли папоротника, древние раскидистые дубы, оленьи стада… А еще тут водятся барсуки и даже — вы не поверите — попугайчики: птицы с несуразно ярким оперением и румяно-розовыми клювами.
Патрик плетется домой, неся в мешке кроликов для своих собак.
До того как обосноваться здесь, они с отцом где только не побывали. Какое-то время даже жили за границей — во Франции, кажется. Хотя точно сказать затруднительно. Патрик был совсем еще мал, а общаться ему разрешалось только с Генри; на всех остальных был наложен запрет.
Годы были длинные, но не сказать чтобы уж очень несчастливые: всегда находилось что-нибудь, чем можно заняться. И все это время они были с Генри только вдвоем — слепящие вспышки отцовской любви, холодный свет отцовского гнева.
Патрик входит в дом и застает Генри в гостиной. Отец в дрянном настроении, и это бросается в глаза. Когда у Генри проблемы, внутри его можно различить
В дверях Патрик настороженно замирает: а вдруг, не ровен час, еще одна взбучка с битьем?
— Пап, что-то не так? — робко спрашивает он.
Генри поднимает глаза. Ростом отец невелик, темные волосы аккуратно уложены. В глазах тяжелая смурь.
Вместо ответа, он хватает пульт и вылавливает в телевизоре повтор новостей.
— Ты только глянь, — бурчит он. — Глянь на эту хрень.
На экране Патрик видит угрюмого на вид полицейского в черном, с широченными плечами. Он сидит за длинным столом, а по бокам — полисмены в форме, судя по всему старшие по званию.
— Вот, сейчас, — с едким сарказмом говорит Генри, — сейчас снова начнет. Слушай.
Полицейский на экране говорит о том, как ему жаль Генри:
— …Мы понимаем, что вы охвачены эмоциями, и хотим вам помочь. Мы хотим поговорить с вами и будем прилагать к этому все усилия…
Патрик чувствует, как его от головы до ног охватывает холод.
— Вот суки! — дрожащим от слез голосом говорит Генри. — Суки поганые, и больше никто. Ты глянь на них! Да с кем они, мать их так, разговаривают, а?
Это видео Генри вылавливает из эфира и просматривает еще дважды, беззвучно шевеля при этом губами, будто суфлируя. Патрик так и стоит не двигаясь в дверном проеме.
— Они жалеют меня? — вкрадчиво, с искаженной улыбкой спрашивает Генри. — Меня — жалеют? Да они просто пытаются сбить меня с толку. Пробуют меня вычислить. Да кто они такие, а? Кто эти суки такие, чтобы жалеть меня?!
— Не знаю, — растерянно произносит Патрик.
— Ну, я им устрою, — качает головой Генри. — Ох, устрою! Грязные суки…
Генри лезет в застекленный шкаф и, пошарив, вынимает оттуда одноразовый мобильник, еще в коробке. Коробку он нетерпеливо вскрывает, сдирает с телефона пузырчатую упаковку и вставляет батарейку. Куски упаковки он вминает в магазинный пакет «Теско», готовый к тому, чтобы его скинули в чей-нибудь мусорный бак.
Все это время Генри вполголоса певуче приговаривает:
— Я вам устрою, суки, устро-о-ю. Вычислять — меня! Ох, устрою…
Зарядив телефон и проверив бумажник, Генри переоблачается в элегантное серое пальто с черным замшевым воротником. На ногах у него стильные туфли с квадратными носками, но выглядит он точь-в-точь как щуплый драчливый петушок. Патрику больно на все это смотреть.
Генри решает ехать с сыном в Гайд-парк — там не так много камер видеонаблюдения. Эти камеры он ненавидит лютой ненавистью. Иногда говорит, что не мешало бы куда-нибудь уехать — в какую-нибудь страну, где разглядеть тебя не так-то просто.
Патрик с Генри приезжают в Гайд-парк и усаживаются на укромную скамейку. Генри набирает на телефоне номер радиостанции и дает волю своим словам и чувствам.
Глава 14
П и т Б л э к: Мы в эфире?