М. П. Одинцов
Шрифт:
лучшими моими боевыми товарищами. Я мщу за братьев, за товарищей, за поругание Родины, за
издевательство и насилие над мирным нашим народом. Пока видят мои глаза, а руки крепко держат
штурвал — я клянусь матери-Родине, партии Ленина, что [68] отдам все свои силы, а если потребуется, то и. жизнь для скорейшего разгрома врага».
Сергей Фролович любил повторять командирам и политработникам слова В. П. Чкалова:
«Бессмысленный риск никогда не заслуживал и не заслуживает название —
смелый человек никогда не будет рисковать без смысла, без необходимости. Надо воспитывать в себе
качество, которое всегда идет рука об руку со смелостью. Это — дисциплинированность».
Михаил Петрович вспоминает:
«Был такой воздушный бой зимой сорок второго года. Группе, в которой летал и я, предстояло нанести
удар по узловой станции. Прорвавшись через зону заградительного огня, мы перешли в пикирование.
Действовали и над станцией в сплошных трассах огня противника. Но удар нанесли точно. И вот в
момент выхода из атаки прозвучал голос моего фронтового друга Степана Пошивальникова: «Руль
высоты перебит. Иду в последнюю атаку. Прощайте!»
В этой фразе, которую до сих пор слышу, просто и спокойно, без панической скороговорки и нотки
обреченности летчик докладывал обстановку и свое решение, но всех словно ножом кольнуло. Оглянулся
и увидел самолет Степана. Пикируя под небольшим углом, его машина стремительно неслась к земле.
Пошивальников решил вогнать ее, раненую, падающую, во вражеский эшелон. И вот тут пораженные
происходящим летчики услышали в ответ резкий, властный голос командира «Не сметь! Запрещаю!
Триммер! Выводи триммером!» Я сжался в комок. «Все! — подумал. — Нет друга и боевого товарища...»
Триммер — это маленькая пластинка на руле высоты, облегчающая нагрузку на рули штурмовика.
Управлять самолетом только с помощью триммера очень сложно. И вдруг голос Степана: «Понял.
Попробую». [69]
У самой земли Пошивальников сумел вывести машину из пикирования, дотянул к своим. Мы вместе
пришли на аэродром. И самолет с перебитыми, искореженными рулями мой друг благополучно посадил с
помощью триммера. Когда же собрались на полковом командном пункте, командир полка спросил
летчика: «Почему прощался? Почему сразу не воспользовался триммером?» Ответил: «Что же оставалось
делать? Руль высоты не действует, самолет неуправляем. Вот и решил «довернуться» на другую цель... А
о триммере не успел сообразить...»
Вот так. О триммере не сообразил, а вот о том, как нанести последний удар по врагу, он сообразил сразу.
Меня тогда особенно поразило, что сказано это было обыденно и просто. А ведь речь шла о том, чтобы
«довернуться» и, как Гастелло, своей подраненной машиной, ценой
больше врагов. И все мы понимали: Степан, которому тогда только что исполнилось двадцать, сделал бы
это наверняка, ибо в груди его билось горячее сердце патриота.
Он сумел бы погибнуть славно, геройски, но это было в тот момент совсем необязательно. Благодаря
командиру он не только вывел самолет из критического состояния, но и дотянул до своих. Позже он стал
мастером высочайшего класса, Героем Советского Союза. Погиб Пошивальников в конце войны, погиб
как ас, рационально действующий в последние секунды жизни. Тяжело об этом вспоминать. Но тем и
страшна война, что даже высокое мастерство, помогающее уцелеть в сотнях опаснейших ситуаций, порой
не может спасти от гибели».
Замполит Мельников всегда поддерживал боевой дух у людей, своим оптимизмом возвращал
уверенность начинающим терять силы. И сегодня, в минуты [70] размышлений над пережитыми
событиями, многие бывшие однополчане спрашивают себя: как сложилась бы их судьба, не окажись
рядом такого человека, как Мельников? И сумели ли они достойно ответить на его доброту и заботу?
Много лет спустя Герой Советского Союза А. И. Петров, прошедший сполна всю Великую
Отечественную, на вопрос о том, кто из однополчан больше ему запомнился, ответил:
— Комиссар!
И потом рассказал:
— Пришло время, и не стало у него отличительных нарукавных звездочек, ввели погоны и общие для
всего командного состава офицерские звания, а мы все продолжали называть его комиссаром — не по
званию и должности. Он и не возражал, понимал, что называли так из-за особой веры в человека партии, связывали с этим словом самые лучшие надежды и помыслы. Люди рядом с ним добрели, примеряя к
нему себя самих.
Чему особенному учил он нас? До конца понимать ответственность за свободу, честь и независимость
Родины, чувствовать полную меру народного подвига и горя, хотя говорить красиво не умел и не любил.
Я бы сказал, что словом он владел, как снайпер винтовкой, — стрелял редко, но уж наверняка. Ну вот, к
примеру, на четвертом году войны, когда уже ощущалось дыхание победы, частенько говаривал: «Если
все захотят дожить до победы, то до нее не доживет никто». Строго? Сурово? Но ведь и время-то было
какое — небезмятежное!
Мы, командиры подразделений, знали: Сергей Фролович может многое простить, даже не так строго
взыщет за неудачу в бою, как за равнодушие к подчиненным, за пренебрежение к их быту. Он старался, чтобы на победу работало все: и теплота в обращении [71] друг к другу, и письма из дома, доставленные