Макорин жених
Шрифт:
придется принять все техническое хозяйство, познакомиться с ним, а завтра прошу
продумать мероприятия по упорядочению эксплуатации тракторного и машинного парка,
ремонтно-механической базы, энергетических точек. Обращаю внимание товарища
технорука на главное: подбор и расстановку механизаторских кадров. А в общем, дядюшка,
приступай и действуй, – сменив официальный тон, заключил Дмитрий Иванович.
– Есть, товарищ главный инженер! – по-военному вытянулся
идти?
Тяжелый, угловатый, он удивительно легко повернулся и твердо зашагал к дверям.
Синяков подмигнул Дмитрию Ивановичу.
– Видал, как мы кадры-то куем в Сузёме?
– Не знаю, товарищ Синяков, как ты к этой кадре ещё притрешься, – улыбнулся главный
инженер.
Синяков вздохнул.
– Будем притираться как-нибудь, обкатаемся...
Глава десятая
ПЕНИЕ В ДОМИКЕ НА ОКРАИНЕ
1
Поздно вечером Дмитрий Иванович возвращался из делянки. Кругом было тихо-тихо. В
дремотной оцепенелости стояли сосны, чуть освещенные дальними огнями поселка.
Телеграфные столбы вдоль дороги гудели ровно и умиротворенно. Изредка с заречной
стороны доносилось тявканье собаки, а от проруби слышался девичий смех, звяканье вёдер
да плеск воды. Дмитрию Ивановичу почудилось, что он слышит приглушенный звук песни.
Он остановился, поднял наушник шапки. Да, в крайнем домике улицы пели. И, кажется, пели
молитву. По крайней мере мотив походил на церковный. Дмитрий Иванович сообразил: в
этом доме жил, насколько помнится, Ефим Маркович. Конечно, тот дом, вот и доска у
калитки с грозной надписью голландской сажей: «Цъпная собака». Выходит, жив бывший
кожевник и, видать, блюдет заветы своей преподобной тещи. Интересно, чем же он
занимается?
Пение в домике затихло, и в то время, когда Дмитрий Иванович проходил мимо калитки,
она распахнулась. На дорогу вышел Фишка. Он узнал Бережного, прикоснулся рукой к
шапке, хотел, ускорив шаги, уйти вперёд. Дмитрий Иванович окликнул его:
– Куда заспешил, земляк?
– Да уж поздновато, Дмитрий Иванович...
– А у вас тут что – вечерня была?
– Собирались... Попели, не без этого...
– Значит, жив Ефим Маркович? Здоров ли?
Фиша замедлил шаги, с недоверием вгляделся в лицо главного инженера: что он, шутит?
Ефимовым здоровьем интересуется...
– Ничего, во здравии.
Сзади скрипнула Ефимова калитка, послышались женские голоса, группа женщин вышла
из дома. Они крестились, твердили молитвы.
– Так-так, Платонидина практика продолжается, – усмехнулся Дмитрий Иванович.
–
Дмитрий Иванович не заметил, что среди женщин, вышедших из Ефимова домишка,
была молодая девчонка. Все они показались ему старухами.
Сапожной мастерской у Ефима теперь не было, в её помещении устроили молельню. Сам
он, переняв по наследству Платонидино ремесло, превратился в проповедника, но
действительным верховодом в святом деле был не он. Верховодом был Фишка.
Командировки в роли вербовщика рабочей силы по деревням и дальним городам Фишка
успешно совмещал с обязанностями «странника». Это была важная должность. Недаром
слово «странник» вошло и в само название секты. Название длинное и торжественное:
Истинные Православные Христиане (странники). На молитвенниках, которыми секта
снабжала своих единоверцев, это название церковнославянской вязью было начертано
сокращенно: ИПХ(с). Сектанты не признавали попов, к иконам же относились безразлично:
можно молиться иконе, а можно и просто так. Поскольку церкви не имелось в наличии,
приходилось службу вести без неё и обосновать это «теоретически» так: бог вездесущ, где
он, там и божий дом. Вербовали сектанты в свои ряды настойчиво и упорно, но вербовка шла
туго. Хоть и «модернизированная», религия людей не привлекала. Поэтому члены секты
получили твердое задание: каждому привлечь не менее одного человека. Фишка решил
показать пример и завербовать не какую-нибудь старуху, а молодую цветущую девицу. Его
выбор пал на Нину.
Когда Доретта услышала предложение своего возлюбленного, она опешила. Фишенька
до этого и виду не показывал, что он верующий, да еще и сектант. Он не хотел к своим
любовным утехам примешивать святошеский привкус. Но когда потребовалось, он открыл
карты и ловко воспользовался слепой привязанностью Доретты.
– Ой, Фишенька, да что же я ей скажу-то? И сама про бога кои годы не вспоминаю, а тут,
нуте-ка, дочь божьему учить, – говорила она, боязливо поглядывая на Фишку.
– Ничего, мудрость не велика, – утешил он. – Помаленьку-потихоньку внушай,
незаметно, между делом, глядишь – и пойдет на лад. Ты – мать, материнское слово мимо не
пролетит. Раскусила?
– Да уж как-нибудь, Фишенька, сделаю, – покорно согласилась Доретта. – Ради твоей
любови сделаю, сокол мой...
Нина вначале удивлялась странностям, которые стала замечать в поведении матери: то
молитву шепчет ни с того ни с сего, чего раньше не бывало, то вдруг перекрестится неумело,