Мамонт

Будников Александр Михайлович

Я ответил громким согласием. Николай, слышавший разговор, пришёл в восторг. Едва я заварил чай, директор позвонил снова: можете хоть сегодня начинать. Я оставил Николая за чаем и отправился на вокзал за билетами для наших дам. Отстояв очередь и насладившись прохладой зала, с неохотой выбрел на солнцепёк. На привокзальной площади остановился запылённый грузовик с ватагой молодых людей в кузове, по виду и манерам – студентов. Они тотчас начали выгружаться, сваливать в кучу рюкзаки и упакованные палатки. Сверху положили гитару. Двенадцать парней и три девчушки. Одна из них торопливо собирала деньги с друзей, явно намереваясь метнуться в очередь за билетами.

– Обождите с билетами, ребята! – воззвал я к ним – кажется, даже с мольбою в голосе. – Есть занятие на несколько дней, но никак не больше недели. Надо разобрать кирпичное здание без крыши, а потом дня два грузить кирпичи на самосвал – сколько будет рейсов, пока не знаю. Плачу каждому сто рублей, питание и билеты за мой счёт. Равно и инструменты, и обмундирование – то есть, ломы и рукавицы. Палатки у вас, я вижу, есть.

Публика мне внимала и молчала, слушал даже шофёр, стоявший в тени кабины. Выходило так, что мы обо всём договорились. Дальше узналось: они студенты политехнического и возвращаются из заповедника, где по найму месяц вязали берёзовые банные веники. И заработали аж по семьдесят пять рублей. Минус пятнадцать на еду, да десять с каждого улетели бы сейчас на билеты – если бы не вы. «Вы» – это обо мне. Шофёр временем располагал

и за пять рублей согласился доставить братию к месту службы: где находится ферма, он знал. Да и я тоже, бродили вдоль Суры с терапевтом, налимов прошлой осенью добывали. Это несколько ниже по реке, километрах в пяти от города. Спросил, кто староста. Мне указали на девчушку, которая торопилась брать билеты. Протянул ей двадцать рублей, молча показал пальцем на столовую на привокзальной площади, а сам остался караулить имущество: шофёра взяли с собой студенты.Когда вернулись и стали весело собираться в путь, я побеседовал с шофёром – и за дополнительные двадцать пять рублей залучил его в своё распоряжение до вечера. Помчались к моему дому, я сидел в кабине и показывал шофёру дорогу. В воротах встретил меня весьма удивлённый Николай. На ходу ему объясняя, что да как, повлёк его к бане, и там с чердака мы сняли похожий на ломик гвоздодёр, плоскогубцы, лопату, двуручную пилу и ножовку, несколько молотков и зубил, и Николай отнёс всё это на грузовик студентам. А я завернул в сарай за складной лестницей и тремя ломиками, и передал это железо вернувшемуся Николаю. Всё делалось очень быстро. Залетев в дом, набрал в картонку чаю и папирос – некоторые из мальчишек курили, да захватил несколько пустых мешков. В подвернувшуюся авоську всунул штоф с керосином, лампу и десятка два больших восковых свечей. Кинул Николаю ключи – дом запереть, уселся в кабину и машина понеслась в хозяйственный магазин. Там взяли один здоровенный лом, полсотни пар холщовых рукавиц, две ведёрные эмалированные кастрюли – для чая и для еды, половник, пятнадцать ложек и по пятнадцать же мисок и кружек эмалированных. Сложив бренчащий товар в мешок, закинули его в кузов и всей толпой пошли в продовольственный магазин. Мешок чёрного хлеба, мешок булок и хлеба белого, полмешка консервов из скумбрии и хека, полмешка шпрот, пять кило сахара, несколько больших пачек макарон, соль, перец, лавровый лист. К счастью, давали ещё и сыр, и я купил три тяжеленных круга. Ничего дельного тут больше не было. Рядом, на зелёном базарчике сторговали мешок молодой картошки. В поисках пищи посерьёзнее завёл народ в наш знаменитый комиссионный магазин: здесь было то, что давно не продавалось нигде, но по ценам для рабочего человека недоступным. Скучающая продавщица не скрыла изумленья при виде нас – люди заходили сюда лишь изредка. Взял полмешка тушёнки, пятнадцать банок растворимого бразильского кофе, тридцать килограммов копчёной колбасы и десять – говяжьей вырезки. И строго наказал старосте, чтоб мясо не берегли и съели сразу, пока оно свежее. У меня аж в башку вступило – не так-то просто прокормить неделю пятнадцать человек! Люди-то молодые, и есть-то станут четыре, а то и пять раз на дню, ведь работа будет отнюдь не лёгкая. Подумалось вдруг: а как же они с водой-то? Послал девушек опять в хозяйственный магазин – купить несколько кусков мыла, уличный умывальник и штук шесть эмалированных вёдер с крышками, чтоб вода всегда в запасе имелась, и за ней на село в колодец ходить придётся. Когда проезжали мимо бумажной фабрики, один из ребят стуком ладони по кабине остановил машину, спрыгнул и выволок из кучи макулатуры кипу старых газет – туалетной бумаги в продаже не было, и зорко нашёл аж две годовых подшивки журнала «Наука и жизнь» многолетней давности: для чтения ночью при свечах. Журналы попортило дождём, но это лишь добавляло бумаге древности. Для себя я по дороге решил: если что и забыл купить, представлю завтра с утра, само дело покажет.

На центральной усадьбе сверзились с грузовика всемером. Мне следовало отыскать бухгалтерию совхоза, а шестеро мальчишек отправились за водой. Остальные уехали устраивать лагерь. Когда мы притащились туда, палатки уже стояли и даже печка с трубой изкирпичей была сложена, и ямки под туалеты выкопаны – в разных концах лужайки и на приличном удалении. Дрова для печки имелись в изобилии, часть крыши упала наружу, обломки, хоть и трухлявые, горели жарко. Обе ведёрные кастрюли тотчас наполнили мясом и водой и водрузили на квадратные проёмы печи, прямо на пламя – и в несколько рук взялись за чистку картошки, складные ножики были почти у всех.Я отвёл старосту в сторонку, дал ей рублёвую банковскую упаковку и добавил несколько трёшниц, пятёрок и десяток – на мелкие непредвиденные расходы. И они сразу обозначились: не купили зелёный лук, растительное масло и сковородку.А ещё – несколько метров марли, сказала староста, чтоб мухи на пищу не садились. И дверные ручки-петли-задвижки для туалетов.И хотя бы два ведра куриных яиц, присовокупил к этому я, пусть парни по улицам побегают да поищут… Мостик ещё не сделали и машина стояла у канавки. Мимо этой канавки проезда не было: дорога к ферме шла сквозь полосу непролазного кустарника.Шофёр терпеливо ждал, вкушая колбасу с хлебом. Староста воткнула в землю две палочки и натянула между ними шпагат, оставшийся от вязанья веников: обозначила пятиметровую зону опасности вдоль стены. Я с удовольствием отметил: свергаемые мальчишками кирпичи, падая в кучу, не кололись. Усадивстаросту в кабину и кликнув трёх добровольцев, погнал шофёра на лесопилку.Сотрудничество с лесопилкой я тоже выправил и там обо мне уж знали. Староста поспешно наладилась в сельмаг, а один из мальчишек побежал с вёдрами и с мешком в село – на поиски зелёного лука и яиц. А мы втроём, не привлекая усталого шофёра, уложили на грузовик кубометр осиновых широких досок– для возведения стола, скамеек, да и тех самых туалетов. Взяли и несколько жердей – сколотить приличные лестницы на штурм стены. Договорился на будущее о половых досках – и себе, и Николаю, и о более тонких, на обрешётку крыш под рубероид. Посожалел о гвоздях, забытых на банном чердаке, да объёмистая коробка ржавых, гнутых гвоздей нашлась под верстаком механика лесопилки.Решилось и насчёт мостика: вечером соорудят непременно.

– Вам, наверно, и поддоны нужны? – несмело спросил механик. – Под кирпич-то? Погрузка да выгрузка вручную – дело долгое… А у нас и поддоны есть, полсотни штук, и автокран. И тракторная тележка. Прицепим к автокрану её – и лады…

– Отлично! – промолвил я, скрывая нервную дрожь восторга. – Кому платить-то?

– Бухгалтеру. Да только вот какая история… Поддоны эти нам кирпичный завод заказывал, по весне, из соседнего района. Они и раньше заказывали, а на этот раз и поддоны не увезли, и за матерьял, и за работу платить не стали – уж не знаем, что у них там случилось-то… А поддоны пильщики наши собирали: сверхурочно да в выходные, целый месяц втроём пахали – по договору с тем же заводом, за сто двадцать рублей на брата…

Механик повёл меня взглянуть на поддоны, сложенные у задней стенки лесопильного цеха. Товар выглядел основательно, сработан он был на совесть. Я отпустил свою команду в лагерь, наказав шофёру тотчас вернуться. Сам же сбегал к бухгалтеру, после чего механик познакомил меня с парнями, делавшими поддоны, и с шофёром-крановщиком Арсением. Парням вручил я по сто пятьдесят рублей – и условился, с дозволения механика, что они будут грузить поддоны на наш грузовик. Крановщик Сеня, уяснив у механика задачу, затребовал с меня пятёрку за рейс. Я пообещал десять – и договорились встретиться завтра с утра у лагеря.Забросили дюжину поддонов на наш вернувшийся грузовик – и в минуту домчали до канавки. С грохотом

сбросили их наземь, и шофёр снова помчал на лесопилку. На заметно снизившейся, длинной ярко-красной стене сидели верхом семь человек – и выламывали кирпич руками, без всяких инструментов и даже без рукавиц. Раствор, видимо, изрядно ослаб от жара. На врытой в землю доске уже висел умывальник и рядом с ним стояло ведро с водой. Стол и скамьи тоже оказались воздвигнуты, и на покрытом марлей столе высилась гора бутербродов: для желающих перекуса мимоходом. Одно из мест, куда и царь пешком ходит, уже скрипело дверью на ветерке, другое было в стадии завершения, слышались визг ножовки и резвый перестук молотков. Спустившись по лестницам со стены и надев-таки по моему приказу рукавицы, ребята быстро уволокли поддоны и уложили их вдоль шпагата, поближе к «опасной зоне». Выстроившись цепочкой, сразу начали укладывать на них кирпичи. Вопрос с мостом решился неожиданно просто: пришёл бульдозер, и бульдозерист, попив чайку с бутербродами и скромно взяв у старосты рубль, в пять минут заровнял канавку. Наш шофёр сделал ещё три рейса, студенты распределили поддоны вокруг всей фермы, и я в полнейшем спокойствии уехал наконец в город.

Расплатившись с шофёром и отпустив его, я сразу понёсся через сад к бане, имея цель истопить её и наконец отмыться от пыли. Однако не тут-то было! В бане звучно хлестались вениками, визжали, смеялись и стрекотали – обе враз – наши с Николаем красавицы. Пришлось ополоснуться дома, под краном. Одевшись и обувшись поприличнее, заварил чаю и собрал стол. Наши жёнки явились наконец – с алеющими щеками, в резиновых пляжных шлёпках, в махровых длинных халатах и с полотенцами на головах. Показав на часы, велел им быстро сушиться, чаёвничать и собираться в путь. Перед уходом на завод Николай их явно проинструктировал: об этом я догадался, увидев на крыльце переложенные картонками и обмотанные крепкой бечёвкой изречения из Корана. Молча надел своей обручальное кольцо: чтоб разные там доценты не особенно прилипали в поезде. И затем наврал – как, наверно, и Николай: купили по случаю два кольца – с рук, возле универмага. Напихал ей в сумочку денег и, кроме прочего, попросил добыть через Сяитовых дочек средство от комаров, которых на ферме роилось множество. И косметику здесь, на базаре у цыганок больше не покупать! Выкину! Набери на Москве французской, сколько бы она ни стоила! И духов самых дорогих! Тут пигалица осторожно спросила: откуда деньги-то у вас с Колей?Тот же вопрос увидел в глазах жены, в мои дела обычно мало вникавшей. А! Мы старую ферму разбираем, почти бесплатно досталась, и половину кирпича загнали по высокой цене. Остальной кирпич сюда привезут… Да! Три набора косметики на ферму, по числу девушек, у нас там студенты вкалывают, пятнадцать аж человек…

На улице послышался гул мотора, затем прозвучал сигнал. Я вышел на эти звуки: прибыл автокран с первой тысячей кирпичей в тракторном прицепе. Открыв ворота на широкий двор Николая, указал крановщику расчищенную под строительство площадку и сразу выдал обещанный червонец. К ночи ещё два рейса сделаю, сказал мужик, чего до утра тянуть-то? Я повелел ему на будущее – действовать самостоятельно и распределить вокруг площадки двадцать поддонов. Затем вон на тот огород – я показал на дом отца, и тоже двадцать поддонов. А там увидим…

Провожая дам и подавая им в тамбур стёкла в рамах и тяжеленную сумку, пояснил строго:

– В сумке дефицитные запчасти для Сяита и зимнее пальто его маман. Беречь железяки пуще глаза, гораздо внимательней, чем деньги!

– Ну уж! Прямо уж! – был недоверчивый ответ.

Пришед домой, упал было, не раздеваясь, не разуваясь, на один из трёх антикварных Януариевых диванов – но тут опять прибыл кирпич. Вышел, одарил благодетеля червонцем и снова лёг. Проснулся ближе к полуночи – при третьей ходке крановщика. Когда я рассчитывался с ним, явился с завода Николай. Пригласил обоих к себе, а автокран заперли у Николая на огороде. По словам Сени, неугомонные студенты вроде бы улеглись, поужинав при лампе и при свечах. Разоблачившись и прихватив выпивки и закуски, мы «голахом», в одних трусах отправились в полуостывшую баню. Затопили печь и в ожидании хорошего пара разместились на скамейках за дощатым столом в предбаннике. Через полчасика изрядно напарились и снова приложились к бутылке: после бани – хоть укради, а выпей, завещал Суворов. У меня как-то достало ещё сил покурить с мужиками в «пианинной» за чайком и затем кинуть на диваны простыни с гербами неизвестных дворян.

Как ни рано проснулись мы с Николаем, крановщика уж и след простыл, мужик отрабатывал свои деньги честно. Едва мы слегка опохмелились да позавтракали, он приехал. Встретили, расплатились, и Николай уселся к нему в кабину – надумал взглянуть на ферму. В это время возвратились из города живущие напротив меня пожилые вдовые сёстры-фронтовички, подружки моей матери. У одной в авоське был хлеб, у другой замороженная курица – продукт по нынешним временам редчайший. Где?! Да вот, отпускные получили, хотели мясца в комиссионном купить, а там кур как раз привезли… Я кинул Николаю чистый мешок и попросил набрать курятины для студентов.

Женщин-фронтовичек на пяти улицах нашего пригорода было довольно много. Не так давно в стране начали широко праздновать День Победы – и эти женщины скромно стояли в толпе на митингах. Наград ни у одной из них не было, лишь горя хватило всем. Не имелось фронтовых наград и у мамы, и у её вдовых подружек. Моей маме тоже досталось лиха. Сначала мёрзла на торфоразработках под Балахной – и пылко влюбилась там в будущего моего отца, бравого красноармейца из учебного лагеря. Брак не оформили, и попрощаться-то даже не сумели, весь лагерь срочно отправили на фронт. Перед родами маму отпустили домой на месяц – и снова призвали в Балахну. Меня, грудного, оставила у своих в деревне.С торфяников её неожиданно направили на курсы радисток. Заслали на азовское побережье – перед самым освобождением этой местности. В оговоренном месте на городском базаре никого с паролем не оказалось – как после выяснилось, всё городское подполье было арестовано и расстреляно. И накопленную за несколько месяцев информацию о противнике никто маме не передал. Разведданные она собрала сама, как сумела. Её документы подозрения ни разу не вызвали, при ней было удостоверение личности, якобы выданное немецкой комендатурой в соседней области, три дня назад ещё оккупированной. Привокзальная площадь и тротуары выходящих на неё улиц забиты были узлами, чемоданами и беженцами, в большинстве женщинами и девушками развратной внешности, много было и семей полицаев, и всякого рода спекулянтов, и прочих слуг «нового порядка». С этой толпой, выдавая себя за беженку от Красной Армии, мама и добралась до города.Несла за спиной мешок с вещами и рацией. До вечера осмотрелась. Город наводнён был техникой и отступающими войсками, мешанина из немцев, чехов, мадьяр и румын. На одной из улиц – мама и глазам не поверила – стоял кавалерийский казацкий полк. Мимо развалин, где она устроилась с рацией, полицаи провели нескольких немецких и румынских солдат, избитых в кровь и со связанными руками – видимо, дезертиров.Закончив передачу, мама разбила рацию кирпичом и ушла в другие развалины. По этой радиограмме наши бомбардировщики нанесли врагу огромный урон. Как мама ни хоронилась, её ранило осколком нашей же бомбы. Мама вряд ли бы выжила, да армия «двунадесяти языков», вырываясь из окружения, той же ночью в панике оставила город. И утром мама выползла из развалин – прямо к санитарной машине, случайно рядом остановившейся. Пролежала в госпитале чуть ли не до конца войны и вернулась в свою лесную чувашскую деревеньку. Родители померли, братья погибли на войне, изба сгорела – в ней жили эвакуированные москвичи, не умевшие обращаться с печью. А меня взяла престарелая бабушка-соседка. Мама со мной на рукахдошла до Маклаковки – в надежде, что её примут родители моего отца, которого она считала погибшим. А он только что воротился с фронта.