Мамонт

Будников Александр Михайлович

Сходил в сарай за отвёрткой и опять взмылся на чердак. Отвинтил один лист в дальнем углу и с огромным усилием оттащил его в сторонку. Полтора метра одного карниза и три другого оказались плотно заставлены всевозможнейшей золотой посудой. Поверх сервиза в углу лежала скромная жестяная вывеска: «Скупка драгоцнныхъ металловъ и каменiй». Ни от деда Кузьмы и ни от кого другого не доводилось слышать, что здесь, у нас в городе была у Януария скупка. Тут он жил и, конечно же, тоже торговал, но имел магазины и в Казани, и в Нижнем Новгороде, не говоря уж об Алатыре, Ядрине и Курмыше. Перебирать да оценивать клад я не стал, просто сидел на слежавшихся опилках и тупо смотрел на золото. Общая длина карниза была сорок восемь метров, а я исследовал лишь четыре с половиной. Дико было даже предположить, что содержимое карниза однородно по всей длине. Из любопытства воткнул отвёртку в опилки – слой был достаточный, сантиметров десять. Разрыл ямку пошире – посмотреть, на чём покоится слой опилок. Под ними была такая же крепкая фанера, явно лежавшая на потолочных досках. Об отвёртку в глубине опилок изредка постукивали и скрежетали камешки. Один из них вывернулся наверх и в глаза полыхнуло красным, это был довольно крупный рубин. Просеивая в пальцах опилки, нашёл в той же ямке ещё несколько камешков, среди которых узнал два бриллианта, названия остальных были для меня тайной. Сапфиры, изумруды, опалы? Бросил все камешки обратно и заровнял опилки. Дед Януарий всё делал правильно. Храни он камни в ящике где-нибудь, и случись злоумышленники, унесли бы всё разом. А тут, на подловке, если некто и обнаружил бы камни каким-то чудом, пришлось бы долго вскрывать фанеру и ещё дольше просеивать опилки. Впрочем, и я-то наткнулся на камешки случайно, а любые грабители, посчастливься им увидать золото в карнизе, сим и удоволились бы, и лезть в опилки им и на ум бы не пришло. Януарий Нефёдович был, однако, умён: горсть этих камешков гораздо превосходила по цене всё золото из карнизов. А судя по площади подловки, камешков там таилось никак не меньше ведра. Случись сейчас в городе Мамонт Нефёдович, наследник всей этой жути, я сразу затащил бы его сюда. Спросить его адрес у магнатов, гостивших у него «на в югах»? Не скажут, я им не ровня. Да и Мамонт Нефёдович, скорей всего, документы давно сменил – был при прощании такой намёк. Отыскать милицейского офицера Керю? Но я же не прокурор, чтоб запрос такой посылать.

Да и не надеялся я на Керю: четыре ездки на «Волге» с «капустой и рыжьём» сошли ему с рук, а вот пятая? Вдруг поломка да остановка, да интерес милиции? А в машине – несколько пудов золота и ведро камней! Полетит шерсть и с Кери, и с Мамонта, и с нас со всех. Я постарался выкинуть чердачные клады из головы, как если бы их и не было, и молчать пока: а там посмотрим.Чтобы уложить фанеру на место, мне пришлось поднять её край – и от её нижней стороны вдруг отделились два листа белого металла. Я устроил фанеру туда, где она была, предварительно отвинтив край соседней плоскости и просунув под неё пальцы: там тоже чувствовался металл. Завернул шурупы, бросил сверху для маскировки несколько пустых ящиков и наконец взялся за сверкающие листы: это было, конечно же, серебро. Толщина – около миллиметра, далеко не фольга, ширина – сантиметров семьдесят, а скорее всего аршин, длина – три с лишним аршина. Листов насчитал я шесть, под фанерой они лежали в два ряда, три листа в каждом. За долгое время они слиплись, я разъединил их и скатал тщательно в рулоны. Тут же сыскал шесть мешков – этого добра на подловке полно имелось – и завязал в них серебро. Мешки навскидку весили поболее пуда каждый, и пришлось попыхтеть, снимая их в прихожую с чердака. Позвонил одному из своих друзей по институту, скульптору и отчасти ювелиру, чтоб подъехал немедленно. И пока я перетаскивал к воротам мешки, он примчался – на старом, доставшемся от дяди «Москвиче». Жил он далеко за Сурой, в Горьковской области, а здесь гостил у родственников жены, в семье моего приятеля-терапевта. Иногда мы рыбачили втроём на озёрах и на Суре. Верней, возился с удочками обычно терапевт, и он же варил уху, а мы, студенты-заочники, стояли у этюдников и писали пейзажи к зимней сессии. И подолгу не обращали внимания на страстные призывы дружка: долбануть наконец-то по стакашку, да и приняться за уху. Он был из тех, кто пить в одиночку не способен.Скульптор превосходил меня в возрасте лет на десять, у него было четверо детей и, при всём его трудолюбии, денег на житьё не хватало. Ему мечталось поскорее окончить институт, набрать выставок и вступить в Союз художников – ведь после этого появится возможность продавать свои работы через художественный салон. Помнится, он задумал создать композицию из серебра: деревце со множеством листьев и плодов, да всякими птичками на ветках – я видел эскизы и они мне очень понравились. Но о серебре он не смел и думать, даже алюминий и медь добывал неисповедимыми путями. Я взял с него слово помалкивать, откуда у него серебро, и присоветовал не особенно бояться: оно прокатано в конце девятнадцатого века и ни с какого завода не своровано. И мне ничего за него не нужно, денег и так полно: у тестя полсотни ульев! Вдобавок, я принёс из сарая несколько платиновых болванок – вот, возьми, на свалке в железяках нашёл… предположим. Семье на много лет на жизнь хватит. Скажем, отливай перстни раз в полгода – ну, да не мне тебя учить… Дружок потерял дар речи – и даже от чая отказался, опасаясь оставить без присмотра машину с драгметаллом в багажнике. Провожая его, я силой вручил ему пятьсот рублей – чтоб было на что существовать его семейству, пока он создаёт своё дерево для выставки. Опять же, первичный капитал – основа всякого предприятия: по Марксу.И обратно, я же видел эскизы-то! Там птички – и ягоды клюют, и пёрышки чистят, и с веток вспархивают… По две недели труда на каждую…

На свидание с другом времени много не ушло, я маленько передохнул за чаем и продолжил экскурсию. В кладовую, занимавшую небольшую часть нижнего этажа – её Мамонт подполом величал, я не полез, кроме ящиков со свечами да заваленных пустыми коробками дубовых полок там не имелось ничего.Кирпичный нижний этаж с узкими зарешёченными оконцами – когда-то магазин Януария – был пуст, если не считать мусора на таких же гладких дубовых полках и высоченной груды взломанных коробов и ящиков, почти заваливших изразцовую печь и стену. Да висящих в дальнем углу нескольких десятков веников хорошей фабричной выделки. Вероятно, это были остатки товара Януария. Мамонт хоть и много поорудовал тут – и ящики потрошил, и половицы он явно выворачивал, но вениками зачем-то пренебрёг и в комнатах обходился щёткой.Веники, нанизанные гроздьями на шпагат, красовались аж в три ряда, один над другим, и верхний ряд почти доставал до потолка. Я отвязал несколько штук: для комнат, кухни, прихожей, предбанника и сарая. Державший их шпагат оборвался, ширма из веников разъехалась и в углу обнаружились пять мешков, подвешенных на железных крючьях. Бросив взятые веники у крыльца, принёс из сарая складную дюралевую лесенку и скинул на пол мешки, оказавшиеся весьма тяжёлыми.В них я с удивлением нашёл деньги в банковских упаковках, отдельно в каждом – рубли, трёшницы, пятёрки, десятки, а в пятом, самом объёмистом мешке – пачки по двадцать пять рублей. Как видно, Януарий Нефёдович не успел или же не смог поменять их на любимые сотенные. На рубль можно было купить три литра молока и буханку белого хлеба. Или преотлично пообедать в столовой, плюс кружка пива. Хотел оставить мешки до времени, но передумал: стальная фасонистая дверь «сельмага» не запиралась, дужка висячего внушительного замка была перепилена. Пришлось заволочь мешки домой, в «пианинную». Запыхавшись, снова поставил чайник.Кухня – с новейшей газовой плитой и огромным холодильником – впечатляла. И удивляла несметным числом дорогой посуды, частью даже серебряной. Мамонт питался в ресторане и потому в холодильнике мёрзли одни консервы. Несколько банок закинуты были туда прямо в магазинном бумажном пакете. Я вытряхнул банки и нашёл в пакете немного денег и лотерейный тридцатикопеечный билет – как видно, сдача из магазина, билет в нагрузку. Комната, где стояли кровать, телевизор и диванчик штучной работы,лишилась постельных принадлежностей и пустых бутылок – всё это Мамонт и Керя выбросили. Кровать была хорошего дерева, красивая даже. Перетащил из «пианинной» и задвинул под кровать все мешки, не удосужившись и заглянуть под неё. Большой мешок во что-то упёрся и я приподнял панель из толстой ореховой фанеры:одна из перекладин, на которых покоилась панель, была сломана и панель держалась на стопе запылённых томов Брокгауза и Ефрона. Такой оригинальный способ ремонта своего ложа явно выдумал старик Януарий. Не имея особых сил, снял с полки над головой два десяткакниг – всего их было там около восьмидесяти, да и подсунул под кровать. В них, разумеется, тоже хранились деньги. Титульные листы томов украшал рельефный экслибрис, сделанный специальным штампом. Выпуклые буквы, стилизованные под готику, шли подковой в правом верхнем углу листа: «Владимiръ Александровичъ Фонъ-Гленъ». Не торопясь и не устав от занятия, я налистал где-то с полмиллиона. Считать не стал, прикинул в среднем число листов в книгах. Пожалуй, в Горький-то с платьями и не стоило мотаться. Дивился только: где и как дед Януарий наменял столько сторублёвок? Для таких дел надобно знать места. Ведь даже и десятирублёвая красная бумажка считалась значительными деньгами, а купюры в двадцать пять рублей встречались довольно редко, пятидесятирублёвки – ещё реже, сторублёвки же вообще мало кто видел. Януарий Нефёдович, скорей всего, получил свои сторублёвки – да и мелочь в мешках – одним махом, при реформе шестьдесят первого года. Ну, поделился с неким знакомцем в банке: быть может, даже и пополам. Над красивым антикварным диванчиком, стоявшим у противоположной стены, блестела лаком ещё одна книжная полка – с подшивками еженедельного журнала «Нива» царских времён. Я, конечно же, листнул две-три подшивки, взяв наобум, но ничего не отыскал. Чему как-то даже и обрадовался, и оставил эти журналы на долгие зимние вечера.

Испил на кухне чайку и, не разбирая вкуса, чего-то съел.Взглянув на дату в лотерейном билете, сунул паспорт в карман – а вдруг!? – и пачку денег для антуража, и не поленился сходить в киоск. И нашёл в купленной там газете выигрыш: грузовой мотороллер «Муравей», механизм чисто государственный, частным лицам он пока что не продавался.Оформил билет в сберкассе и по квитанции получил на загородной обширной базе «Муравья» зелёного цвета. Там же приобрёл электрическое точило, мощную дрель да дрель обычную, кувалду, наковальнюи большие слесарные тиски – малые у меня имелись, достались от Януария. Грузчики, поощрённые суммой на выпивон, уложили покупки в кузовок мотороллера. «Муравей» кряхтел, но терпел. Пока я застёгивал брезентовый тент, грузчики принесли ведро бензина, а бригадир неожиданно предложил приобресть электрорубанок и, самое главное, «электропилу бытовую циркулярную», она же и электрофуганок, и фреза – как пожелаете. Но за тройную цену. Я согласился, внутренне трепеща: а вдруг да здешнее начальство упрётся, а вдруг да не продадут?! Однако, бригадир вернулся из конторы довольный – видимо, и с ним поделились. Пока грузили станки, я набрал дисковых пил и фигурных фрез.

Загнал «Муравья» во двор отцовского дома и сходил в Мамонтов дворец-сарай за бензопилой. Отец с матерью были на работе, они и знать ничего не знали.Выпилил часть забора – метра три между садами отца и Мамонта. Сбегал на соседнюю улицу – там жил столяр, знакомый мне по заводу. Обычно он прирабатывал тем, что делал отличнейшие ульи. Спросил его, хватит ли сухой древесины на полста ульев. На сорок пять точно хватит, был ответ, а там посмотрим. И станем делать хорошо и не торопясь, к весне доспеем. Договорились, что я буду забирать и увозить по пять ульев. Я оставил ему аванс и даже не торговался, хотя цену мастер взвинтил не слабую. Но столь великолепных ульев никто, кроме него, не мастерил. До конца рабочего дня время оставалось ещё, и я по пути домой занёс в газету объявление о продаже мусульманского домика, а потом завернул в городской отдел культуры. Там мне железно пообещали дать полставки – аж тридцать рублей – за место художника-декоратора при нашем Народном театре. Режиссёр театра Гена Липатов, учившийся чуть ли не вместе с Шукшиным, общавшийся с Даниилом Граниным и ещё с кем-то, но по каким-то причинам осевший у нас в городе, дружился со мной и звал к себе, увы, на те же пресловутые тридцать рублей. Сам он сидел на восьмидесяти рублях, минус тринадцать процентов подоходного налога да рубль взноса на профсоюз. Тридцать рублей, разумеется, небольшие деньги, но по теперешним моим планам это было то, что нужно: и почти свободный художник – и под статью о тунеядстве не подхожу. Оформляться на работу в театр следовало лишь через месяц, режиссёр укатил в дом отдыха.Я быстро сообразил: он вернётся, а я как раз на летнюю сессию умотаю, и тоже на месяц, и тоже, в принципе, отдохну…Тут же, в коридоре исполкома столкнулся с собратом по рыбалке, терапевтом, он выскочил, бледно сияя, из здравотдела. Его назначили директором открывающегося в городе медтехникума. Мы с женой хоть и тосковали по сельской жизни, но возвращаться в Маклаковку как-то уже не думалось. И я сказал дружку-терапевту: в зачётке моей жены на агрофаке – одни пятёрки. Возьмёшь в техникум без экзаменов? Да с радостью! Пусть документы принесёт. Приплетясь, наконец, к родителям, я застал их совершенно ошалелыми. Они только что вернулись с завода, усталые и голодные, и смотрели то на «Муравья», то на проход в заборе. Мать держала в нервно трясущейся руке сумку с хлебом и макаронами. Я глянул, словно впервые, на древний родительский домишко – и у меня слёзы едва не хлынули.

– Мам, пап, пошли-ка со мной, я вам всё сейчас расскажу.

Возле высокого Мамонтова крыльца они испуганно остановились и не хотели подняться в дом. Я вынес им нотариальные

документы. И лишь после этого ввёл в хоромы, усадил на кухне за стол и стал метать из холодильника деликатесы. Дверца холодильника набита была разнообразными бутылками. Я поставил на стол коньяк и шампанское. Принёс из чулана окорок. Мать всплеснула руками – такие яства да без гарнира!? А не больно ли вам богато будет? И поставила на огонь кастрюлю с посолённой водой – сварить макароны. Она освоилась тут быстрей отца, он до сих пор не сказал ни слова. Пока мать хлопотала у плиты, мы вскрыли коньяк, и отец, выпив едва ли не стакан, велел рассказывать. Тайно от матери я показал ему рюкзак и коротко изложил чудеса с платьями и лотерейным билетом. До этой минуты у отца не было никакой надежды на исполнение нашей с ним мечты – выстроить просторный и «вечный» дом. Жилище Мамонта его не устраивало, меня пока тоже: комнаты имелись лишь наверху, а кирпичный магазин Януария под жильё никак не годился. Загнав «Муравья» в мамонтовский крепчайший сарай, мы с отцом заварили чай и уселись в одной из комнат за столом красного дерева, около пианино. Закурили «Герцеговину-Флор» и прикрыли дверь – чтоб матери дым не достигал. И составили план немедленных действий. Впереди были выходные, и перво-наперво отец позвонил в сельсовет Маклаковки, попросил позвать своего свата – моего тестя, и когда тот явился, отец повелел ему приехать к нам как можно скорее, желательно – нынче же: беги на Суру, на пристань, «Альбатрос», скорее всего, уже на подходе! И часа через три, пока мы разгружали «Муравья» да осматривали Мамонтово наследство, к совещанию – в сумерках уже – подключился тесть. Рассказал новость: внучок Платони, озверев совершенно, разодрался на центральной усадьбе с председателем и был лишён власти над Маклаковкой. Загнал по дешёвке дом дачникам из Арзамаса и умотал куда-то. По слухам, в Горьком определился, да вот царём-то, чай, никто там не поставит его… А на его место прислали на село девчушку после сельхозтехникума. Человек ничего себе, ладить можно, не злая.

Вечером я разрисовал отцам свои действия, включая и такие мелочи, как определение жены на фельдшерскую учёбу и своё устройство на новую работу. Тесть, указав пальцем на рюкзак, вывел: более нарядной студентки, чем его дочь, в медтехникуме не будет. А чтоб никто из досужего начальства не любопытствовал, откуда у нас вдруг деньги, утром мы отправились к нотариусу и тесть, якобы, купил у меня дом за довольно большую сумму. Ульи я заказал тоже чисто пока что для вранья: тесть, мол, денег подкидывает, у него пасека в полсотни ульев. Несколько лет назад у него и на самом деле была небольшая пасека на усаде, но негодяй-бригадир, пивший его же самогонку, невесть зачем поджёг по зиме омшаник. Теперь тестю надо было припасти другой, большой – и до зимы, и складывать в него к весне новые ульи, а весной рыскать на мотоцикле по окрестностям и скупать у знакомых пасечников рои пчёл. Да, вроде бы, и рои, и тех же пчеломаток можно и по почте выписывать. Возле него как раз продавалась просторная изба соседей, село на глазах пустело. Мы выдали ему денег на покупку и переделку этой избы – и отец посоветовал свату не надрываться самому, а нанять плотников. А когда им всем четверым, вместе со свахами, под пятьдесят будет, и когда мы закончим, Бог даст, строительство нового кирпичного дома, сват может переселяться сюда, в оформленную на него хоромину – если захочет. Да он не больно пока хотел, увлёкся, видно, идеей пасеки.

Мать не переставала изумляться отменности и числу посуды на кухне и в сервантах, и высоким стопам постельного белья в шкафах – с вышитыми гладью дворянскими гербами и вензелями. А мы втроём бегло обследовали дом: были места, куда и я ещё не заглядывал – да и Мамонт, видимо, тоже. На тёмном чердаке бани, включив мой рыбацкий фонарь, мы нашли великие залежи скобяных товаров – в ящиках и коробках, как и всё у старины Януария. Дверные и оконные петли, ручки, задвижки – и всё это вычурное, бронзовое, литое. Хватало и, пожалуй, с запасом на новый дом. В других ящиках обнаружились молотки, зубила, топоры, стамески, плоскогубцы, клещи, ножницы по металлу, но главное, чего было нигде не укупить, это несколько ящиков гвоздей. Да и доски, и цемент, и кирпич, и рубероид под железо на крышу – всё это предстояло «доставать». Как, где и через кого – этого мы пока не знали. А при мысли о межэтажных перекрытиях и о железе на крышу – тут вообще ум за разум заходил. Со слов дачников-арзамасцев, людей не очень с виду простых, тесть передал: страна давно держит первое место в мире по выпуску стройматериалов, и этот вражеский мир, видимо, за валюту и снабжает, ничего нам не оставляя. Иосиф Виссарионович эту лавочку прикрыл – и за восемь лет восстановил и разрушенную войной страну, и всю социалистическую Европу. И товарищ Маленков стройматериалы тоже буржуям не продавал. А Никита Сергеевич, едва до власти дорвавшись, обеими руками подписал и угон стройматериалов за бугор, и изготовление водки из «сучка». Сталин же древесную водку воспрещал.

Зачин для стройки, однако, был: ручки-петли-задвижки для окон и дверей, гвозди, столярные-слесарные инструменты, бензопила, механизмы, привезённые мной на «Муравье», да и сам «Муравей». Надо было с чего-то начинать. Утром, когда позавтракали, я кинул в кузовок мотороллера три ломика и лопату, отец распахнул широкую дверь сарая, а тесть в это время всматривался в штабеля ящиков у стены. Сбросил несколько штук – и обнажилась верхушка здоровенной стопы листового кровельного железа. Мы с отцом тоже приступили к штабелю. Коробками и ящиками оказались завалены четыре стопы металла – не то что на дом, на фабричную крышу хватит. Железа было когда-то тут больше – на дубовых плахах лежал фанерный поддон. Эту часть дед Януарий когда-то расторговал. Премного довольные, мы разместились на «Муравье» – я сел за руль – и двинулись в город на добычу. На днях, бегая по делам, я мимоходом отмечал кучи брошенного кирпича вперемешку с мусором возле строек и в развалинах сносимых под пятиэтажки частных домов. По улицам, канавам и пустырям кирпич тоже валялся в изобилии. Он стоил четыре копейки штука и редко кто обращал на него внимание. Тысяча штук стоила сорок два рубля, но купить кирпича на дом практически было невозможно. Но люди, всё же, где-то находили концы и строились, и мы со временем тоже надеялись навести мосты. Город на нашу окраину не двигался, шёл к границе водораздела, в гору, в сторону от Суры. Снос кутка под спальный район не предвиделся, и многие из «магнатов» давно возвели тут особняки, да и сейчас продолжали строиться. На этом ландшафте и наша стройка была бы не особо заметна. Позади наших усадов протекала к Суре речушка Рада слегка разливавшаяся и даже бурлившая весной. Ещё в прошлом году, по осени я натаскал из леса разной поросли: лозняка, лип, берёзок, рябинок, клёнов и осокорей, да насовал в землю кедровых орехов и сосновых семян. Нынешней весной перебрался на другой берег и учинил то же самое и там, и дал зарок проделывать это каждой весной и осенью. Пусть даже часть моих посадок не приживётся иль не взойдёт, а сколько-то обгрызёт скотина, всё равно когда-нибудь роща вырастет.

Остановились, едва отъехав: у забора, ограждавшего пустырь будущей стройки, валялся, а вернее, врос уже в землю и оплёлся травой промышленный слиток цинка толщиною с кирпич и длиною более полуметра. Посредине бруска значилось, что это именно цинк: «Zn». Я не видел смысла в находке и хотел ехать дальше, но отцы упрятали тяжеленную плаху в кузов под брезент: мало ли что! Дед Януарий, царство небесное ему, тоже, небось бы, подобрал… Опять же, заземленье для громоотвода не придётся где-то искать… Отцы тронулись дальше, а я сбегал в киоск, купил газетку со своим объявлением и конверт, написал адрес Сяита, запечатал и вручил почтальонке, удачно попавшейся навстречу. Отцы двигались по обочинам, поминутно останавливаясь и подбирая кирпичи, выковыривая их ломиками из засохшей грязи. Когда «Муравей» стал покряхтывать, я оставил отцов с ломиками у некой, торчащей из крапивы стенки красного хорошего кирпича. Отдал им сумку с едой и бутылкой коньяка, и потихоньку, боясь колдобин, увёз добычу к родительскому дому. Тщательно завёл на лужайке под окошками первый кирпичный столбик. Оказалось, привёз я девяносто семь штук. За день мы набрали тысячу кирпичей, на другой день, освоившись, полторы. Полгорода, конечно же, не очистили, но вдоль двух новых семиэтажек и на нескольких улицах некоторый порядок навели. Белых кирпичей попадалось особо много, и мы этому радовались, решили пустить их на обрамление окон и дверей, купить-то белого кирпича негде было. Возле одной из строек, ведущейся на месте порушенной старой трёхэтажки, бульдозер сгрёб останки в невысокий и длинный холм. Экскаватор не пригнали ещё, самосвалы под этот мусор тоже не подавали, и мы развернулись тут вовсю. Был понедельник, и отец с матерью ушли на завод. Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, припомнил тесть, и раз уж такое дело, задумал остаться на недельку. В этом холме я даже нашёл три тульских, слегка помятых самовара с наштампованными медалями. Труба одного из них была заткнута старой хрусткой газетой, да и самоварчик, маленький и фигурный, оказался потяжелей собратьев: из его трубы мы высыпали в кузов «Муравья» сотни полторы серебряных рублей с профилем Николая Второго. Два тульских вычурных самоварчика хранил я на отцовском чердаке, ещё два остались от Януария, и вот теперь стало семь – мечталось украсить ими когда-нибудь свою студию. Я быстро отвёз богатства домой и вернулся копать кирпич. В холм мы внедрялись не торопясь, то и дело мешали расщеплённые доски, обломки брусьев, покорёженные оконные рамы и прочий хлам. Но уж если попадался красный кирпич старинной выделки, то шёл сразу десятками и сотнями. Часто находились дубовые паркетины из богатой чьей-то квартиры, и мы не поленились, насбирали их на целую комнату. Много было и отлично сохранившейся половой рейки, и её мы тоже не обошли вниманием.

Нередко возле нас останавливались прохожие мужики – и знакомые, и чужие. Все смотрели на наши забавы одобрительно и завидовали на «Муравья». Один мужик рассказал – сложил хорошую печь, а кирпич на велосипеде тягал, другой – садовый домик из такого же материала возвёл, но ему легше было, у него мотоцикл с коляской. С обеда к нам присоединился отец, на заводе за ним числились три отгула, и он решил их использовать. За неделю неспешного труда мы прошли лопатами и ломами почти весь холм. Освобождая от мусора и земли очередную кирпичную гряду, вывернули большой ком засохшей глины. На его поверхности я не увидел ни одной трещины, такую глину используют и скульпторы, и народные мастера. Но приподнять ком и завалить его в кузов мотороллера мне оказалось тяжеловато. Тесть предложил разбить ком на части – и врезал по нему ломиком. Глина расселась – и обнаружился чугунок литра на четыре, покрытый чугунной же сковородкой. Подошёл отец и сбил молотком приржавевшую сковородку. В глаза сверкнуло, чугунок доверху был наполнен николаевскими пятёрками и монетами размера чуть большего, достоинством в семь с половиною рублей – «полуимпериалами». Не червонцами, а именно почему-то вот такими. Мы поставили его в кузов, погрузили остатнюю сотню кирпичей, и я тихим ходом подался к дому. Отец и тесть шли сзади с лопатами и ломами. А навстречу нам ехали два самосвала и экскаватор. Тут дорогу нам – стой, рабяты! – преградил мужик в спецовке и кирзачах, изрядно заляпанных смолой: с крыши новостройки летели картонные бочки со смолой, я насчитал пять штук. Рубероид на горячую смолу клали, объяснил работяга, а эти вот, со смолой, лишние остались, хоть закапывай! Прораб лается – чтоб духу их не было, они уж списаны! Из подъезда вышли ещё четверо работяг, таща на арматуринах печь для плавки смолы – как видно, ещёгорячую.А эту куда? Да тоже закапывать, тоскливо молвил мужик. Ба, спохватился я, нам же на фундамент смола нужна – для гидроизоляции! За печку литр, и за смолу литр – ия назвал адрес. Через часок, в две ходки мужики всё исполнили. И предложили с большим сомнением: а корыто железное, раствор мешать, и четыре скобы к нему приварены – для удобства перемещения… тоже литр? Ответ мой был положительный, четверо отправились за корытом, а пятый уселся на скамейке – и ему я сразу вынес просимое в матерчатой сумке, приложив хлеба, консервов и кусок копчёной свинины. Мужики припёрли корыто, весьма массивное, толстого железа. Не украли, чай? Не, так валялось, там бетономешалка щас…А на цемент, вот, мужики, выходы есть у вас? Имеютца! Тот же прораб, сука, списал цементу тонн пятьдесят –для начальников, и они пользуются бесплатно. Цементу немерено лежит, кладовщик деньгам-то рад будет…