Мамонт
Шрифт:
–Ты удачно сюда забрёл, – весело сказал ему тесть, – раз уж такое дело – делим на четверых.
При входе в «пианинную» Николай вежливо стянул кирзачи. Мы высыпали монеты горой на стол, я достал из коробки и раздал всем кожаные кошели. Когда добыча была поделена, я принёс свой рыболовецкий рюкзак – и мы свалили в него кошель Николая, завернув предварительно в матерчатый Николаев плащ. Маскировка получилась отличная. Свои кошели мы распихали по вычурным ящикам стола, заперли «пианинную» и пригласили Николая на кухню. Тесть строго приказал ему не выпускать золото из рук – до тех пор, пока не найдётся место понадёжнее.
–Баушке ытвязу, – Николай говорил с сильным мордовским акцентом, – ана спрячит и скажит место мне ыднаму.
– Советую, Николай, – внёс своё слово молчаливый отец, – не трогай золото, не расходуй, не продавай. Мало ли какие времена-то случатся! Вот помню, в сорок первом, в июне, посадил нас военкомат на три самоходные баржи. Проплыли по Суре, человек десять схоронили – то ли дизентерия началась, то ли холера… Кормили пшённой похлёбкой.
–А что дальши-та? – заворожённо спросил Николай.
–Дальше-то? Приплыли в Москву по осени, прогнали нас строем аж в самый центр, да и заперли в каменную казарму. Один раз в сутки, в обед, гоняли за километр в столовую. А уж холодать стало, а мы в летней своей рванине, некоторые чуть ли не босиком. Однажды напоролся на нас генерал какой-то: что за сброд на центральнойулице, гонять в столовую ночью! И длилось это до начала апреля. Днём в холодной казарме мёрзнем, политзанятия слушаем, затвор изучаем…стебень, гребень, рукоятка… Н-да… а ночью, по морозу – в столовую. И вот в начале апреля, дён за десять до приказа наркома о переходе на летнее обмундирование, нас наголо стригут, моют в бане, и одевают по-зимнему: бельё тёплое, брюки ватные, валенки, полушубки белые, шапки-ушанки… а весна ранняя случилась, жара на улице-то, ручьи да лужи… Прём в валенках по болотам грузиться в эшелон… Почти все солдаты полушубки эти белые сразу сплавили – всё равно убьют же! Я свой променял за полбуханки, да тут же её и съел… Пока ехали – переход на летнюю форму вышел. Дальше рассказывать не стану, война длинная… А золото не только наши татары на чёрный день берегут. Французские крестьяне, я слыхал, испокон веку сбережения в него вкладывают…
– Теперь к делу! – заявил тесть. – Ты, Николай, пришёл что-то узнать, излагай. Да! А яму-то под крыльцом мы так и не заровняли…
– Я сичас! – взметнулся было из-за стола Николай.
– Стоп! – заорал тесть. – Тебе что сказано было – не выпускать монеты из рук! А ты? Рюкзак на полу оставил и побежал. Где ум?
Заравнивать место клада досталось мне, я же запер наконец и уличные ворота. Отец позвал из окошка закусить. Щи греть не стали, обошлись холодными макаронами и мамонтовскими консервами. Со слов Николая мы узнали, что он сейчас в полнейшей растерянности. Надо бы сторговать подешевле ветхий домишко на окраине, а платить пока нечем. Избу в деревне он бабушке с тёткой оставляет. Завтра сюда придёт из Якутии вагон десятиметрового лиственничного бруса. И вот, надо бы пометаться: часть вагона сразу бы кому-то продать и этими деньгами и за дом расплатиться, и строиться на остатки начинать. Вагон леса он в зиму заработал, якуты деньгами не расплачиваются, всем известно. В тупике на станции есть мостовой кран, и с крановщиками Николай смог договориться. Остаётся машина-лесовоз. Ну, и автокран здесь, около дома нужен будет…
– И автокран, и лесовоз мы тебе найдём! – заверил отец. – И железа кровельного дадим, у нас девать его некуда… Насчёт цемента, вроде, договорились, в долю тебя возьмём…И полвагона бруса у тебя купим, нам перекрытия нужны, мы тоже строимся. Из-за этих перекрытий в пень стали – а тут ты, Коля, словно волшебник… Звони-ка татарину, сынок!
Позвонили Сяиту и слегка с ним поторговались, после чего Сяит сказал – он сходит в Москве к знакомому нотариусу, тоже татарину, тот созвонится с нашим нотариусом, и они перешлют друг другу бумаги с нужными подписями. Но деньги, пожалуйста, вперёд: и, желательно, телеграфом, и с доставкой на дом. Я запер рюкзак Николая в стол и мы, все четверо сходили на почту, где тщательно исполнили татарскую волю. Из денег, выплаченных нами Николаю за полвагона бруса, на покупку мусульманского домика ушла лишь треть. Остальные деньги Николай, очень довольный, занёс в сберкассу. А меня осенило наконец дать объявление в газете: «Куплю кирпич, рубероид и доски половые шестиметровые». Звонить по такому-то телефону в любое время. На труднодоступный рубероид я почти не надеялся, а вот кирпичи да доски в районе найтись могли.
Затем опять пообедали, побаловались чайком, и вскорости Сяит сообщил – спасибо, деньги получены, с нотариусом всё улажено. Вспомнив, что две дочки Сяита работают в престижном универмаге, попросил об услуге: не помогут ли его дочки одеть поприличнее мою жену – как говорится, из-под прилавка, и жена, конечно же, дочек отблагодарит. Пусть приезжает, был ответ.
– А волков-та там, Сибире-та, многа! – вещал тем временем Николай, покуривая с отцом и тестем. – Я ыднаво да-а-а смерти кнутом зыклястал! Житьё,
Жена, примчавшаяся с сессии раньше времени, вдруг заявила мне, что больше в институт не поедет: то один доцент липнет, то другой… Зовут вечерком к себе зачёты сдавать. А я что, троечница, что ли!? Или мёдом намазана? Она возмущённо плакала, лёжа на простыне с гербом безвестного ныне барона Юнгъ-Упортова. Я успокоил её фельдшерскими курсами, а утром, набив её сумочку деньгами, отправил на поезде к Сяитовым дочкам.
К вечеру на лужайке перед отцовским домом, около кирпичей, и на лужайке у Николая высились штабеля лиственничного бруса. Он схвачен был прутками по девять штук и автокран снимал его с лесовоза на диво скоро. От брусьев далеко разносился приятный таёжный дух. Ожидание лесовоза утром, погрузка на него брусьев мостовым краном из вагона, да несколько рейсов к нам – всё это заняло много времени, и автокран простоял у наших домов почти весь день – хоть крановщик и работал быстро, но с долгими перерывами. Утром очнулся я с дикой мыслью: а не приснилось ли мне вчерашнее?! Но нет, штабеля чудесного бруса возвышались монументально над заборами.
Мать уплыла на «Альбатросе» в Маклаковку проведать внука, Николай осваивал мусульманский домик, отец с тестем размечали траншею под фундамент. Старинный стол красного дерева, несмотря на его массивность, казался мне излишне тяжёлым. Я заварил побольше чаю и созвал в «пианинную» всё своё мужичьё. Отдохнули, курнули, чайку хлебнули, а потом я освободил стол от его фасонных ящиков,убрал с него на подоконник пепельницу и чай и, перевернув стол, жестом призвал Николая к действию. Присмотревшись, он крутнул львиную лапу красного дерева с медным колёсиком в когтях: ножка стола оказалась не цельная, лапа сидела на клею – а тот уж в пыль обратился. Поднатужившись, Николай вывернул все лапы. Перевернули стол, вытряхнули добычу на пол и разделили. В одной ножке оказалось аж тридцать шесть золотых швейцарских часов – красивых, исправных и с цепями, в трёх других были перстни с различнейшими камнями, броши, серьги, кулоны и монеты – сплошь пятнадцатирублёвые «империалы». То, что не делилось на четверых, по обычаю отдавалось мне. Ящик с кошелями стоял в углу, и мы снова воспользовались ими. Я принёс казеиновый клей, которым проклеивал холсты перед грунтовкой, и мы засадили львиные лапы на их места. Опять уселись за стол, но вместо чаю треснули коньяку – а то мозги набекрень от этих кладов.
Не дав мужикам как следует отдышаться, подвёл их к лежбищу Мамонта и выволок из-под него мешки с деньгами:
– Вот, снял со сберкнижки на всякий случай – стройка же!
Мне даже Николай не поверил, таких деньжищ на сберкнижке у работяги просто не могло быть. Пришлось рассказать, откуда они на самом деле.
– Дели с Николаем на двоих, – велел тесть, – на четверых-то нечестно будет, мы с отцом свои доли всё равно тебе отдадим. Вот к золоту эта система не подходит, от нас с отцом ты его только в крайности получишь.
– Спокойно, Коля! – внушил отец растерявшемуся Николаю, и вытряхнул на пол из мешка груду рублёвых банковских упаковок. – У свата полсотни ульев на селе! По деньгам ходим! Не знаем, куда девать! А тебе и семью переселять, и обустраиваться тут надо, да потом и плотников нанимать, и каменщиков…
Я принёс с подловки охапку новых крепких мешков, мы по-быстрому поделили деньги, Николай улицей ушёл к себе, а мы перебросили ему в огород его мешки.
Вернувшись из Москвы с кучей зимних шапок из чернобурки и песца, охапкой немецких, из ГДР пальто и платьев, тремя парами итальянских сапогов и двумя большущими сумками с бельём, юбками-блузками и брючными костюмами, да с рюкзаком даров для всех нас – с бабки-попадьи начиная, жена, между прочим, рассказала: видела в Москве Керю, уже с капитанскими погонами, и он упаковывался в такси вместе с супругой Мамонта и горой вещей – сопровождал, видимо, даму в поездке за барахлом. Жену они не заметили, а она услышала только, как Керя скомандовал таксисту: на Курский! Из любопытства я навёл справки – на «горячей точке», в доме Кери проживал теперь его племянник, погоняло Дроля, такой же здоровущий и красномордый и, естественно, нигде не работающий. И, вроде бы, нарохчающийся к дяде Кере «на в юга». «То место свято, где тихвинца нет» – привёл бы на это дед Кузьма. Не пожалев пузырь вискаря, зашёл к Дроле – чтоб привет дяде передал: мы же с Керей-то оба под Мамонтом ходили! На третьем полустакане Дроля нарисовал картину. Был у дяди в гостях, вчерась приехал: дом надо продавать. У Мамонта – но сейчас он вовсе не Мамонт – всё начальство на побережье в корефанах, и особняки во всех городах, и в каждом девка: и блондинистые, и цыганистые, и всякие. Чувихи с виду приятные, но на деньги уж больно злые. Да денег у Мамонта, как грязи, никогда не кончаются. Жена ни о чём не знает, для неё муж человек деловой и вынужден часто отлучаться. А с этих девок Мамонт дико помолодел. Он и дяде особнячок купил, и Ваньке Плахе, а замужним дочкам жены – аж мраморные дворцы. Ну, не такие шикарные, конечно, как у самого с супругой, но тоже полный отпад. И машины, само собой, тоже у всех, включая девок… И на каждой из девок – по фунту золота и камней, на маме с дочками – соответственно… И ты секи – Мамонт всё это за месяц за какой-то уладил! Правда, он Ваньку и дядю затого туда услал. И отсюда по телефону он их натыривал…