Мамонт
Шрифт:
Медовый месяц молодожёнам взбрело провесть на юге. Вместе с нимирадостно подхватились туда мой директор и начальник винцеха с жёнами. Мамонт настойчиво приглашал и нас – с условием, что я пригоню туда его машину. Все расходы на наше содержание он охотно брал на себя. Но это было уж слишком. Одно дело – по-соседски погулять у него на свадьбе, но совсем другое – стать его служкой. Я ответил ему, что захворай он – я, пожалуй, и отвёз бы его на юг, а машину не погоню. Мамонт, вместо того, чтобы разозлиться вконец, к вящему моему неудовольствию зауважал меня ещё больше. Добавил даже, что пошутил, что я для этого дела не гожусь, а машину отгонит Керя.И что Керя уже три раза мотался «на в юга», «свёз туды околь аж кубометра капусты и рыжья». И сторговал Мамонту «ет-та, вилу в два етажа». Сейчас там Ванька Плаха на шухере на мазлах сидит, весь в дорогом прикиде. Здесь-то у него родни нету, а Мамонту он «завсигда браток», оба они сиротки. Разговор наш происходил на улице, у ворот. Тотчас, как собака на свист, явился Керя с портфельчиком в грубой лапе, очень не сочетавшимся ни с фигурой Кери, ни с его красной мордой.Молча расселись на скамейке – и Мамонт вдруг объявил:
– Канаю отсель навовсе.
И протянул мне связку ключей: от своего дома, от бани, от сарая, от подвала и от ворот, и я подумал – поручает
– На, владай. Не на торги же мне хрень ет-ту выставлять, в натуре! Сьмех один. Запущай бабу заместо кошки впередь сия – и ништяк! Сходишь с ет-тими ксивами к нутарьюсу, погоняло своё посновишь… ну, там оне натырку сами тие дадут…За всё уплочено, за тилифонт ет-та, тожа не сумлявайся, не отрежут, Керя и тама ушустрил, нумерь пересменял – штоб блатата вас не доставала… Въехал?
Я въехал – Мамонт дарил нам дом. Он явно хотел выразить всё это другими словами, но пересилить себя не смог. А я растерялся так, что попросту онемел. Впрочем, ждать от меня благодарных слов Мамонту и в голову не пришло – в уголовном мире это не принято, всякая помощь принимается молча, и по возможности затем отрабатывается. Но я же не уголовник, меня-то «этикет» не касается. Я поднялся, встал перед Мамонтом и хотел поблагодарить его – но вместо этого вдруг заплакал. От неловкости засмеялся – и вышел какой-то вой. Я посмотрел на Мамонта: не подумал ли человек, что я его передразниваю? Керя был крайне изумлён, а Мамонт совершенно спокойно предложил:
– Айда, мазлы остатние надо загрузить. Мы с Керей бабу мою под сумалёт подкинем и прям оттоль, с еропорту – с мазлами да на в юга.А бабу Плаха тама подхватит на такси и за вилу обрадоват иё.
Мазлы – громадные чемоданы, числом три, стояли рядком в «сенях», верней – в холодной прихожей. Каждый был заклеен бумажкой и засургучен милицейской печатью. Мамонт пнул крайний чемодан:
– О!С одново иво капусты и рыжья хватит за половину Сочей! Опасный груз – как в тем кине… как иво… ет-та… спозабыл. Да у Кери – и ксива за мента, и волына. Я иво опиром на время примазал… А спандравицца – пущай служит… как мне служил… Я иво «Волгой» спощирю. Взахотит – на в югах примажу, такея патсанызавсигда нужны… Мне нимецкыю лайбу спубещали, дизиль… как иво… ет-та… О! «Вмирьсидест»! «Волга» мне таперь в за падло…
Керя, предовольно сопя, поволок чемодан к машине. Мамонт ткнул лакированным полуботинком в другой «мазёл»:
– А тута – сфунта аглицки… Окромя всиво. С полпуда. Ну, и грина…
– Чего?
– Да дылара! Мать иху… Серось соспрозеленью…
Все резкие перемены в своей жизни Мамонт, видимо, приписывал моим действиям. И даже все мои мелкие советы считал невероятно полезными. Выходило так, что до знакомства со мной никто не общался с ним чисто по-человечески. И он, конечно же, знал: о содержимом «мазлов» рассказывать я не стану.
Прощаясь со мной, Мамонт неожиданно вопросил:
– Что бы ты сказал за меня?
– Да жил тут мужик какой-то…
– А как меня звали?
– Не знаю, не интересовался.
– О! – искренне восхитился Мамонт. – И в кого ты такой гнилой?
– Не гнилой, а попросту с небольшим догоном.
При расставании он подарил мне сотню пачек «слона», сотню «льва» и сотню коробок папирос «Герцеговина-Флор». И то ли смеялся, то ли плакал.
В тот же день я сбегал в нотариальную контору, где меня водили по кабинетам под локоток, и расписался во всех бумагах. Жена на днях уехала в институт, а сына мы проводили в Маклаковку к родителям жены и к прабабушке-попадье: она давно уж ждала его, чтоб научить молитвам. Мои родители тоже не знали пока что ничего. Воротившись в своё мусульманское жилище, я взял ножовку и выпилил часть изгороди, отделяющей бабушкин дворик от сада Мамонта: чтобы, переселяясь, не через улицу ходить, а напрямик, с крыльца на крыльцо. Вещей у нас почти не было, не нажили, и переселение заняло не больше часа. Последней ношей были две деревянные коробки с дамскими платьями, я едва не забыл про них. Затем полил бабушкины цветы, вымыл пол, перекрыл газовый баллон и задвинул занавески на окнах. Запер дверь, запер сарай и баню, запер калитку, надвинул крышку на колодец на огороде и восстановил изгородь.На нашей улице водопровод имелся лишь в нескольких богатых домах – у Януария Нефёдовича в том числе.
Дом его делился на прихожую, на пять комнат и кухню с санузлом – которым, кстати, Мамонт не пользовался. Из холодной прихожей – её Мамонт сенями называл – перильчатая удобная лестница вела к чердачному люку. И такие же ступеньки шли вниз, в просторную кладовую – её Мамонт подполом величал. Люк её, огороженный дубовыми лакированными перилами, был рядом с чердачной лестницей. В том же конце прихожей находился чулан, отгороженный деревянной стенкой.Справа от входа имелась вешалка, а под ней стоял красивущий ящик резной работы – с набором сапожных щёток и отделением для обуви. Слева висело антикварное зеркало – очень возможно, венецианского стекла. Но с современным магазинным столиком и полочкой для расчёсок. Почти всё остальное пристенное пространство полонили семь платяных шкафов. Три пустующих я назначил для нас с женой, а в четырёх других хранилось дорогое постельное бельё, скупленное когда-то Януарием Нефёдовичем у голодающих дворян. Жилые покои рассекал коридор, упиравшийся в дверь небольшой кладовки: как раз в ней старик Януарий сохранял некие, сожжённые наследником книги. Мамонт, от книг освободившись, определил кладовку под винный склад.С правой стороны коридора было три двери – одна из них открывалась в кухню. С левой стороны – тоже три. Полы в комнатах и даже, как ни странно, в кладовке, прихожей и чулане были паркетные. Орнамент полуметровых квадратиков состоял из плашек дуба, ореха и сандала, и в комнатах стоял едва уловимый аромат, напоминающий о далёкой Индии. Лишь в коридоре и на кухне лежали обычные крашеные половицы – правда, довольно-таки широкие. Все стены в доме были оштукатурены и хорошо выбелены извёсткой.Заварив «слона», забрёл в ближнюю комнату и присел к старинному столу красного дерева. Коробки с платьями оказались под рукой, на пианино, между подсвечниками. Я поставил одну перед собой и внимательно рассмотрел. Коробка скорей напоминала большую шкатулку дорогого дерева. На дне и на выдвижной крышке отлично просматривался витиеватый шрифт. Текст был французский и, хотя мы с женой изучали в школе этот язык, мне мало что помнилось. Отыскав среди принесённых книг словарь, разобрал смысл надписей. Это была знаменитая довоенная фирма, одевавшая в натуральный китайский шёлк королев, принцесс, жён и дочек миллионеров, ну и мелюзгу вроде графинь, актрис, балерин и оперных певиц. В ящичках оказалось по дюжине – по числу месяцев –
Разогрел «чифу», отрезал в «сенях» в чулане изрядный кус окорока, оставленного нам добрым Мамонтом, отыскал в принесённой кастрюле хлеб. Насытившись и попив с папироскою «слона» без сахара, принялся за дела. Вспомнив сумму, взятую из домашнего бюджета, положил такую же в сумочку жены. Затем позвонил в Москву старшему из бабушкиных сыновей, Сяиту. Назвал ему номер своего телефона – он записал, и я сказал: квартиру мы покидаем. Сяит подумал немного и попросил дать в нашей газетке объявление о продаже дома: бабушка остаётся жить в Москве. А покупатели пусть договариваются с ним, с Сяитом, по телефону. Бегло осмотрел комнаты, а более тщательное исследование решил начать с сарая. Строение выглядело так, что перенеси его в Крым – сойдёт за хороший дом. Железная крыша, толстенные доски стен, кирпичный фундамент, пол из широких дубовых плах – и нигде ни единой щёлочки, лишь зарешёченное окно над дверью.Потолок, правда, как и в любом сарае, отсутствовал, на ввинченных в стропила крючках ничего не висело, лишь на одном я заметил связку берёзовых банных веников, совсем иссохших. У дальней стены, во всю ширину сарая громоздились высоченные штабеля опустошённых Мамонтом коробок и ящиков. В углу стоял двухметровый обрубок узкоколеечного рельса, на нём Мамонт гнул и клепал зимой коптильню из кровельного железа. И я, конечно, постеснялся спросить тогда, где он надыбал столь дефицитные листы. Обрезки этого великолепного железа валялись около верстака, поверх двух ящиков, похожих больше на сундучки. Убрав на верстак железо, я открыл ящики. Они доверху наполнены были ржавыми болтами и гайками. Среди этого хлама в одном из ящиков я нечаянно рассмотрел подковообразный и довольно большой магнит – и поднял его вместе с кучей налипших железяк. Под слоем болтов, шайб и гаек чуть серовато блестел другой металл, и магнит не притягивал его. Это были платиновые валы и втулки первых, самыхдревних швейных машинок «Зингер» – у бабушки моей жены до сих пор преотлично действовала машинка «Зингер», но выпущенная чуть позже, и она, увы, вся притягивалась магнитом: будучи девушкой ещё, бабушка сама проверяла.
Находясь в некоторой прострации, я запер сарай и подался исследовать чердак – наступила и его очередь. Мимоходом осмотрел то, что Мамонт называл погребом: это был, скорее, подвал, очень просторный и весь кирпичный, с холмиком земляной насыпки. Насыпь заросла многолетним дёрном и ежевикой, над кустами торчала кирпичная вентиляционная труба с металлическим колпаком. Вниз вели несколько кирпичных ступенек, толстая дубовая дверь оказалась без замка. Внутри ощущался едва уловимый дух керосина, и точно: у стены стояли оплетённые камышом двухведёрные бутыли с притёртыми стеклянными пробками – остатки товара Януария, и доныне очень ходового товара. В углу стоял ящик с более мелкой тарой, с бутылками вроде современных литровых – в штофах, скорей всего, и тоже в оплётке. В нескольких новёхоньких ящиках, поставленных друг на друга, обнаружилась зелёная масляная краска, в жестяных банках и совершенно свежая. Рядом, в ящиках же, была бутылочная олифа. На ней лежала картонка с грудой дорогих широких кистей с лакированными черенками. В углу стояло несколько малярных валиков с длинными зелёными ручками. В прошлом году Януарий Нефёдович нанимал людей красить крышу и, видимо, собирался пригласить маляров и на покраску второго деревянного этажа, да не успел, и теперь это была моя забота. На стеллаже у другой стены выстроилось несколько керосиновых ламп, и не жестяных, а целиком стеклянных – я видел одну такую в нашем музее. Стояла на полке и коробка с запасными фитилями и пузатыми стёклами для ламп.На нашей окраине гасло частенько электричество, и я догадался взять домой лампу и штоф керосина из ящика. Остальное – хоть по соседям разноси. Тут подумалось: баллонным газом пользовались у нас на улице далеко не все, многие варили еду на керосинках и керогазах, и этим людям керосин-то не помешал бы.
Поверх стен по всему дому Мамонта, под краем шатровой железной крыши, как иположено, шли карнизы – здесь довольно кондовые, не из лёгкого тёса, а из еловых потемневших досок значительной толщины. На подловках большинства домов карнизы эти открыты и смотрятся узкими и длинными ящиками. У нас на селе, к примеру, карнизы осенью заполняли яблоками, а по зиме оттаивали плоды в печах и ели – особо в те времена, когда сахар в сельпо давали в квартал по килограмму. Здесь же дело обстояло не так, карнизы были закрыты. Поверх потолочного утеплителя – это могли быть и опилки – лежали крепкие и гладкие листы бакфанеры красно-коричневого цвета, чуть ли не в палец толщиной, они доходили до самой крыши и наглухо перекрывали все карнизы. Чердак был огромный, двенадцать на двенадцать метров, листы бакфанеры – полтора на три метра, а на стыках виднелись ряды шурупов: листы, видимо, привинчены были к длинным брусьям.Около середины чердака довольно значительную площадь занимали кирпичные трубы двух комнатных печей, с песчаными, огороженными жестяными бортиками разделками: никакой пожарный инспектор не придерётся. Не поленившись спуститься с чердака, я взял лежавшую у забора длинную лестницу, поднялся на крышу и проверил исправность дымоходов. Прикрывавшие их ажурные кованые навершия сидели крепко, а кирпичная кладка шла снаружи прямоугольных металлических труб. Один из прямоугольников оказался двойным: видимо, тут был и дымоход магазинной печи – уходившей там в кирпичный сводчатый потолок и составлявшей одно целое с печью в одной из комнат.Зелёная шатровая крыша сильно накалилась под солнцем, и не будь на мне рукавиц, обжёгся бы. Из переднего и заднего её склонов выходили замысловатые, похожие на теремки навершия слуховых окон. Добрался до заднего теремка – заодно уж: внутри у него свисало, загораживая свет, нежилое осиное гнездо величиною с футбольный мяч. Сбил гнездо наземь и увидал: окно-то на петлях, и можно было мне, дураку, открыть его с чердака…