Мамы-мафия: противоположности разъезжаются
Шрифт:
– По крайней мере, она больше не разбрасывается соплями, – ответила я.
– Эмили ты тоже не любишь.
Я подбирала подходящие слова.
– Я стараюсь её полюбить.
– А она старается, чтобы у тебя ничего не вышло.
– Да, похоже.
– А Саманта тебе нравится?
– Да, нравится, кроме имени и собачьей ленты в волосах. Но при этом я не буду рваться менять ей пелёнки.
– А почему Кевин так любит это делать?
– Он не то чтобы любит менять пелёнки, – сказала я. – Но он любит Саманту и чувствует за неё ответственность.
Дамбо на экране наступал на свои уши.
– Кевин любит Саманту и своих младших братьев больше, чем меня, – сказала Нелли.
– Нет, я так не думаю. Но у него есть чувство, что дети в нём нуждаются. Ты же большая и сильная и можешь сама о себе позаботиться.
– Как бы не так, – сказала Нелли, теребя Юлиусу волосы.
Некоторое время мы смотрели, как Дамбо пытается научиться летать.
– Я тоже всегда думала, что мальчишки постоянно мечтают затащить девчонку в постель и что ей приходится всё время подыскивать аргументы, что она для этого ещё не созрела, – сказала Нелли. – По крайней мере, так у Лары с Морицем. И вообще у всех! Якобы даже Лауре-Кристин прописали пилюли, то есть они с Максом уже спят друг с другом.
– Я так не думаю. Кроме того, Лаура-Кристин основное время проводит в интернате. То есть у них в лучшем случае телефонный секс.
– Всё лучше, чем когда парень посреди объятий вскакивает и кричит: я забыл простерилизовать Самантину соску!
Я невольно засмеялась.
– По крайней мере, папе не нужно беспокоиться, что ты слишком рано забеременеешь.
– Нее, – сказала Нелли. – Ему действительно не надо беспокоиться. – Она вздохнула. – Если бы я не любила Кевина так сильно…
– Ну, – сказала я. – Ничего другого не остаётся, как принять тот факт, что ты его можешь получить только в пакете с Сэмми и его младшими. Запах пелёнок прилагается к Кевину, как зола к кочерге, рубашка к штанам… э-э-э… молоток к гвоздю…
– Как Эмили к Антону, – сказал Юлиус, не отрывая глаз от телевизора.
Да. Верно. Как Эмили к Антону.
*
Лоренц заехал за детьми в субботу ровно в одиннадцать.
– Никакого майонеза, я знаю, – пробурчал он, когда я открыла рот, чтобы выдать обычную порцию напоминаний. – Завтра вечером в шесть я привезу их обратно.
– Ну, развлекайтесь, – сказала я, как обычно, борясь со слезами.
– Ты развлекайся, – Лоренц неодобрительно улыбнулся. – Это ведь у тебя выходные без детей. А, и я должен передать тебе от Пэрис, что она нашла для вас замечательные ремни блаблабла, и ещё насчёт короны или сердечка или кикифиц-бабской ерунды, я уже забыл, но ты наверняка знаешь, что она имеет ввиду.
– Ну конечно. Пожалуйста, передай Пэрис привет и скажи ей шникишнаки-бабская ерунда-шнукипутци, и она будет знать,
Лоренц недоверчиво посмотрел на меня.
– С тобой никогда не знаешь, серьёзно ты или шутишь.
– Шутки-шутки, – сказала я и крепко обняла детей.
К приходу Антона я уже преодолела тоску разлуки, приняла ванну, побрила ноги и сделала роскошный салат с малиной, куриным филе, орешками и бальзамическим уксусом.
Но не прошло и четверти часа после прихода Антона, как мы опять стали ссориться.
При этом всё началось очень мирно. Я налила нам красного вина, а Антон вручил мне роскошный букет подсолнухов и ещё раз поблагодарил меня за то, что позавчера я забрала Эмили из школы. Вначале я была тронута, но потом вдруг испугалась, что он спросит меня, не могу ли я это делать каждый четверг. Или вообще каждый день.
– Эмили в школе дразнили, – сказала я быстро. – Я слышала, как один мальчишка назвал её косоглазой.
К моему удивлению, Антона это нисколько не взволновало.
– Ах, в школе всех детей дразнят. Меня, к примеру, называли щетинистой башкой.
– Это не одно и то же, Антон.
– У каждого ребёнка есть своя кличка. Разве у тебя не было?
– Была, – ответила я. – Но тем не менее…
– Так какую кличку тебе дали?
– Не скажу.
– Пожа-а-а-луйста!
– Ветряное пугало, – ответила я.
Антон засмеялся.
– А почему?
– У меня были такие длинные руки. Поэтому они меня так назвали.
– Видишь, ты это пережила без последствий.
– Не без последствий, – возразила я. – Это было очень унизительно. У меня образовалась куча комплексов, а ведь «ветряное пугало» не сравнить с «косоглазой». «Косоглазая» – это расизм, это ужасно и унизительно…
– Да, если это говорит побритый налысо парень в сапогах со шпорами, – сказал Антон. – У детей это звучит иначе. Это не надо принимать всерьёз. И глупо жалеть Эмили из-за этого. Она просто должна это выдержать – конечно, она выглядит немного экзотично, но из этого можно извлечь пользу. Её матери пришлось ребёнком выдержать то же. И её сестре.
– Мне кажется, что ты слишком легко к этому относишься. – Я глотнула вина и увидела, что Антон снова сжал челюсти. Да, так я и думала: он хотел со мной съехаться, и мне разрешалось забирать его дочь после школы, но он никогда не позволит мне обсуждать её воспитание.
– Наверное, было бы неплохо, если она для каждого дурака, который назовёт её косоглазой, имела бы рядом друга или подругу, которые бы обозвали гадкого ребёнка «пучеглазым жирдяем» или «безмозглым дураком», – сказала я. – Но у неё нет друзей.
– Это не так, – возразил Антон. – Она каждую неделю с кем-то встречается, и все девочки из её школы балета хотят с ней играть.
– Их матери этого хотят, – сказала я. – Потому что они бы очень хотели, чтобы их дочери дружили с внучкой «Альслебен Фарма». Эти девочки не особенно любят Эмили, а Эмили их всех считает ужасными.